Пустыня - Василий Павлович Щепетнёв
Вот меня к ним и определят. До кучи. И никогошеньки я не спасу. Это не в шахматы с Фишером играть, это жизнь.
А, может, я и в самом деле нездоров? Мне часто кажется… всякое. В той квартире, что мне сватают, я видел кровь на стенах. Много крови. Которой там, разумеется, не было. В таком количестве. Колю Васина вижу часто, того, кто погиб, не начав даже учиться в нашем славном институте. Не только вижу, а и порой разговариваю. А, главное, часто снится мне горящий Чернозёмск. Полностью горящий, целиком. И я горю вместе с ним. Мировая война, да. И, рассуждая объективно, я и в самом деле сумасшедший. Что-то изменилось в сознании. Резко. Тем летом, когда я поступал в медицинский институт. Взамен я получил способность невероятно сильно играть в шахматы. Как, отчего? Опухоль? Но уже четвертый год идёт. Никаких признаков, кроме снов, призраков и видений. Ага, никаких, будто призраки и видения — это пустяки. Но я обследовался на кафедре физического воспитания и лечебной физкультуры, и у хорошего невропатолога, и рентгенографию черепа делал по знакомству. Ничего пугающего не нашли. Значит, не опухоль. Обыкновенная шизофрения. И поэтому молчи. Терпи и молчи. Молчи и терпи. И думай, думай, думай, вдруг что и надумаешь.
А тут и самолет пошёл на посадку. Сел гладко, стакан воды бы не расплескался в руке. Пилоты — мастера. Машина — ласковый и нежный зверь. Ну да, опасаюсь я полетов, плюс еще волнение перед турниром, вот и дал слабину.
Прямо в аэропорту меня встретил сотрудник посольства. Сосед по перелёту не знал, что и думать обо мне: кто я, немец? Или советский человек, но сын очень большой шишки?
Я Чижик. Но ему, соседу, видно, не до шахмат, раз не узнал меня. Что слава — тлен.
К тому же я был в солнцезащитных очках. И в салоне самолета тоже. Хороших, немецких. Сорок марок, однако. Что ни думай о собственном здоровье, а солнечный свет меня угнетает.
А тут, в Триполи, солнце светит пятикратно против Чернозёмска. Высоко-высоко и ярко-ярко. Нельзя без солнцезащитных очков. И легкой шляпы-канотье, сто десять марок! И костюм из чесучи. На мне. А в чемодане еще два. И — сюрприз от девочек — авторский летний костюм а ля матрос черноморского флота. Легкая парусина, полувоенный покрой. Никаких шорт, ни-ни. Солнце вызывает рак кожи. Научно доказано. Наши прабабушки это понимали: в солнечный день ходили с зонтиками, в длинных юбках, в кофтах с длинным рукавом, или носили нитяные перчатки. У меня тоже есть перчатки. Лайковые. Две пары. Но на весь турнир не напасешься. Надеюсь, у них найдется приличная химчистка. И прачечная.
Об этом я и спросил посольского человека, атташе по культуре, пока ждал багаж.
— В Триполи есть, безусловно. Вполне европейского качества. А в Джалу — не знаю.
— В Джалу?
— Это особый город, одна из резиденций Каддафи. В пустыне.
— В какой пустыне?
— Сахаре, какой же ещё. Завтра в девять утра туда отправится самолёт, специальный рейс для участников турнира. Вы отдохнете и переночуете в посольстве, а утром мы доставим вас в оргбюро турнира, откуда участники отправятся в аэропорт. Нет, не международный. Военный. В Джалу летают с военного аэродрома.
Мы приехали в посольство. Не шикарное, нет, но своеобразное. Колоритное. При виде посольства на ум приходит дом Верещагина из «Белого солнца пустыни». Ну, побольше, но похож. Может, из-за белого солнца. Настолько белого, что кажется черным. Физики говорят, что солнце — абсолютно чёрное тело.
Вид из окна посольства
Мне показали комнату. Какая уж есть.
— Я бы хотел ознакомиться с городом.
— Тут днём жарко, за сорок. Нет, не думаю, что это хорошая идея. И, нужно сказать, Триполи — не самый безопасный город. Арабы, конечно, большие друзья нашей страны, но вас они могут принять за англичанина или француза, вы ведь арабского не знаете?
— Не знаю.
— Ну вот, а англичан здесь недолюбливают. Как и европейцев вообще. Кроме нас, конечно. Нет, посидите, почитайте прессу, посмотрите телевизор… правда, телевидение тоже на арабском языке. Посол увидится с вами вечером. Штат у нас небольшой, а работы последнее время невпроворот, вы же видели — полный самолёт, — я понял, что атташе хочет от меня отделаться. Да и в самом деле, что он мне, нянька, что ли? Посижу в комнате. Подумаю. А там видно будет.
Вид из окна был унылый, даром, что столица. Даже столбы с проводами выглядели провинциально — деревянные, темные от пропитки, с белыми изоляторами на стальных крюках. Как у нас в Сосновке. И редкие прохожие в белоснежных одеяниях. И в небелоснежных. И в обыкновенных европейских костюмах — квартал, в котором размещалось посольство, был не из последних. Но и не из первых. Далеко не из первых.
Ну, и скажи я сейчас атташе о своих видениях — что он подумает? Ничего хорошего он не подумает. Может, я на солнце перегрелся, или просто побрекито.
И в самом деле, куда мне идти, одному в арабском городе? Заблужусь, как Геша Козодоев по Стамбулу, шьёрт побьери. Если то был Стамбул.
А гидом моим атташе явно быть не хотел. Или не мог. Действительно, целый самолет прилетел. Да хоть и половина — это же множество людей и множество проблем. Серьёзных. Не в деревяшки играть они будут. И потому в посольстве горячие деньки.
Но тут пришел… даже не знаю посольского штата, кто-то из обслуги. Местный, смуглый араб, и на ломаном английском спросил, не желаю ли я кофе или чего-нибудь ещё.
Я не стал выяснять, что стоит за этим «чего-нибудь», и согласился на кофе.
Кофе был отменный. То ли по-арабски, то ли по-турецки, но и крепкий, и ароматный. Вот только горький. Так и положено. Турки сладости к кофе вприкуску любят.
Но я был оставлен без сладкого.
Глава 10
10
14 мая 1976 года, пятница
К югу от Бенгази
— Под крылом самолета о чём-то поёт пустыня, пустыня моя… — звучал в голове Магомаев. Нет, он не пел эту песню на самом деле, но я, как музыкант, могу вообразить, что пел. И сейчас поёт.
А под крылом — действительно, пустыня.
Мы летели в Джалу — город, о котором в посольстве знали крайне мало. Да ничего не знали, если начистоту. Небольшой городок в двухстах километрах
