Крид: ЗА ОРДУ!!! - Сим Симович
Виктор Крид шёл за мальчишкой, его фигура, словно высеченная из мрака надвигающейся ночи, казалась несокрушимым монументом грядущего уничтожения. Мальчик бежал впереди, его лёгкие шаги едва шевелили пыль на выжженной земле, а Крид следовал за ним с той же незыблемой грацией хищника, для которого сама земля – лишь поле боя. В его глазах, глубоких и холодных, как бездонные колодцы, отражалось не заходящее солнце, а безжалостный блеск грядущей бойни.
Они направлялись к стойбищу крымских татар, расположенному у подножия гор, рядом с грозными стенами Феодоро. Две культуры, две цивилизации стояли на грани столкновения, каждая со своими богами, законами и традициями. Но для Крида не существовало границ – он видел лишь океан человеческих жизней, подлежащих захвату, порабощению и последующему уничтожению. Его план уже был готов: холодный, тотальный, лишенный всякой жалости.
Его разум, подобный ледяному урагану, проносился над картой будущих завоеваний, каждое племя, каждое стойбище, каждый народ были уже приговорены. Он видел это всё с пугающей чёткостью: разрушенные города, истерзанные тела, море крови, заливающее землю, безмолвие смерти, которое накроет мир после его похода. Рим, вечный город, будет разрушен, его великолепие превратится в пепел, а его история завершится в крике умирающих. Это будет не просто завоевание, а истребление, тотальное уничтожение всего, что противостоит его бесконечной жажде власти. И в его сердце не было ни капли сожаления, ни малейшего признака человечности. Только холодный расчет и неумолимая жестокость завоевателя, пришедшего уничтожить миры.
Сумерки сгустились над степью, окутывая её густым бархатным покрывалом. Солнце, скрывшись за горизонтом, оставило после себя лишь багровые полосы на западе, предвещая наступление ночи, холодной и беспощадной, как сама судьба. Ветер, пронзительный и резкий, проносился над выжженной землей, шепча о грядущих переменах, о несчастьях, которые уже на пути.
Виктор Крид появился из этой тьмы, словно вынырнув из глубин преисподней. Его фигура, вытянутая и стройная, казалась не человеческой, а выкованной из самого мрака. Сливаясь с ночным небом, что делало его ещё более непостижимым, ещё более устрашающим. Он шел медленно, мерно, словно сам ход времени подчинялся его воле. За ним не было ни шума, ни движения, только тишина, густая и тяжёлая, словно предвестница надвигающейся бури.
Стойбище крымских татар, раскинувшееся в долине, предстало перед ним в своём хрупком великолепии. Юрты, освещённые мерцающим светом костров, казались крошечными островками тепла и жизни в безбрежном океане степи.
В воздухе витал аромат дыма, смешанный с запахом пряностей и земли, создавая атмосферу напряжённого ожидания. Но это ожидание было не просто тревогой перед грядущим днём, а глубоким чувством предопределённости, так и предчувствием неизбежного конца.
Крид, окруженный тенью и безмолвием, был не просто путешественником, забревшим в это место. Он был сам мрак, надвигающийся на хрупкие островки жизни, приносящий с собой не только ночь, но и конец всего сущего. Его присутствие сжимало воздух, как стальной капкан.
Ветер, пропитанный запахом полыни и выжженной солнцем травы, колыхал седые волосы старейшин. Они сидели полукругом у подножия громадного, векового дуба, ствол которого, изборожденный временем и молниями, казался самим воплощением истории их племени. Закатное солнце окрашивало небо в кроваво-багряные тона, предвещая нечто большее, чем обычный вечерний сумрак. В этой атмосфере напряженного ожидания, словно видение, материализовалось присутствие Крида.
Его фигура, высокая и подтянутая, резко выделялась на фоне заката. Светлые, почти белые волосы казались сияющими в лучах заходящего солнца, а светлая кожа резко контрастировала с темной, грубой одеждой. Лицо, хотя и загорелое от солнца, не выражало ни эмоций, ни намека на человеческие слабости. Оно было сосредоточено, готово к действию. Но глаза… вот что заставляло старейшин замереть.
Голубые, пронзительно-голубые, словно пламя, обжигающее холодом, они не просто смотрели, а пронзали насквозь, проникая в самые тайные уголки их душ. Холодные, спокойные, они напоминали око бури – бескрайняя безмятежность перед разрушительным штормом. В них не было ни злости, ни жалости, только холодная, бесстрастная оценка полезности того или иного «ресурса». Оценка, от которой не спрятаться.
Воздух, сгустившийся от напряжения и предчувствия, словно застыл в ожидании. Старейшины, замерев под пристальным взглядом Крида, казались стаей испуганных птиц, жавшихся друг к другу. Только самый пожилой из них, старейшина, медленно поднялся. Его лицо было испещрено глубокими морщинами, которые казались картой прожитых лет, а глаза хранили в себе всю мудрость и историю крымскотатарского народа.
Его движения были медленными, осторожными, но в них не было и тени страха. Седые волосы, спускавшиеся на плечи, казались серебряной гривой льва, готового вступить в схватку за своё стадо. Он медленно, с трудом, но с непоколебимой твёрдостью направился вперёд, каждый шаг отмеряя веками накопленной мудрости и жизненного опыта. Походка его была неуверенной, он опирался на посох, вырезанный из ветви древнего дуба, но взгляд оставался твёрдым, спокойным и сосредоточенным.
Он направлялся к Криду — загадочному существу, которое словно живое воплощение непогоды источало холод и мощь. Хотя годы изрядно поизносили его тело, дух оставался непоколебимым. Он шёл как представитель своего племени, как хранитель его истории и традиций, готовый встретить неизбежное лицом к лицу.
С каждым шагом напряжение вокруг нарастало, словно в ожидании столкновения двух миров, двух несопоставимых сил. Каждый шелест его одежды, каждый стук посоха о землю звучали как отсчет времени, отмеряя мгновения, оставшиеся до решающей битвы.
Старейшина, остановившись на расстоянии вытянутой руки от Крида, сплюнул на землю – жест презрения, вызова, но и одновременно признания неизбежного.
— Чужак… — прорычал он, его голос, хотя и слабый от возраста, пронзил воздух с нескрываемой неприязнью.
Крид, спокойно увернулся от плювка, словно от лёгкого порыва ветра. Его голубые глаза, холодные и бесстрастные, не выражали ни удивления, ни раздражения. Он лишь легко покачал головой, как бы отмечая бесполезность этого жеста.
— Хозяин! Зови меня так… — произнёс он спокойно, его голос был глубок и спокоен, как глубины бездны. В нём не было ни угрозы, ни просьбы, только констатация факта.
Этот ответ, его спокойствие и невозмутимость перед лицом прямого вызова поразили старейшину. В его глазах промелькнуло что-то похожее на страх, смешанный с уважением, а возможно, даже с каким-то непонятным почтением. Он быстро перекрестился, на мгновение забыв о Милостивом творце и пророке, ибо его руки дрожали.
— О милосердный Аллах, да простит его Тенгри! — прошептал он, и его голос задрожал, словно он был на грани. В этом возгласе не было просьбы о милосердии для
