Шикша (СИ) - Фонд А.
— Что Горелова, кого сегодня повесила? — заржал Генка и остальные загоготали тоже.
— Что? — не поняла я и аж остановилась от неожиданности.
— Да нет, сегодня по графику поджигание палаток! — хохотнул Валерка, а я почувствовала, как кровь бросилась к моему лицу.
Наверное, всё совпало — и вчерашнее происшествие, и сегодняшний ранний подъем, тяжелый путь через тайгу, ужас от личинок, дикая многодневная усталость, — в общем от накатившей злости у меня аж в глазах потемнело и зашумело в ушах:
— Слушай, ты! — рявкнула я, — Рот свой поганый закрой! А то сейчас пойду и пожалуюсь Ивану Карловичу!
Стало тихо.
— Что? Пожалуешься, говоришь? Во-о-от значит, как. Так ты давай, иди пожалуйся, Горелова! — процедил Генка презрительно, — Доносчица!
— Пусть я лучше буду доносчицей, а травить меня всем коллективом не позволю! — злобно отрезала я, — впятером на одну накинулись! Чудо-богатыри! Орлы, блядь!
Я распалялась всё больше и больше, так они меня достали.
И тут от начальственного вагончика из-за двери показалась голова Дона Педро:
— Горелова! — крикнул он, — А зайди-ка сюда. Тебя Иван Карлович вызывает.
Я круто развернулась и пошла к вагончику, чувствуя на себе полные ненависти и презрения взгляды мужиков.
Возможно раньше я тут бывала. Но после того, как осознала себя заново на болоте, я здесь оказалась явно впервые. С интересом я скользнула взглядом по сторонам: на стене висела огромная карта местности, на которой булавками с бумажными флажками с номерками были отмечены какие-то точки. На длинном столе лежали ворохом бумаги, чертежи, стояли какие-то приборы. За вылинявшей ситцевой шторкой угадывались две койки — мужики у нас в лагере жили по двое в палатках, а Бармалей и Дон Педро — в этом вагончике, который служил им местом ночлега и штабом. У дальней стены был небольшой металлический сейф, из которого торчал ключ. На противоположной от карты стене был аккуратно прикреплен небольшой портрет Ленина, вырезанный из газеты.
— Проходи, — Бармалей отдёрнул шторку и выглянул. Он стоял на коленях перед небольшой буржуйкой и растапливал её.
Я подошла ближе.
— Хочу подсушить немного образцы, — кивнул Бармалей на раскрытые конверты из пергаментной бумаги с влажными образцами глины, где поблёскивали какие-то чёрные крупинки. — А то не доживут до обратной дороги.
Я промолчала. Бармалей пару раз сильно подул на дрова, затем удовлетворённо крякнул и подкинул поленце. Поднимаясь с колен, он неплотно прикрыл дверцу печки.
— Пусть воздух заходит, — пояснил он на мой удивлённый взгляд. — Дрова сыроваты.
Я не знала, что отвечать, поэтому опять промолчала. Бармалей посмотрел на меня, немного помялся, вздохнул и сказал:
— Зоя! Послезавтра будет самолёт. Мы уже вызвали. Полетишь в Кедровый со мной.
— Зачем? — выдавила я.
— Надо разбираться, Зоя, — тихо ответил Бармалей.
Глава 11
Аннушка к моему отъезду отнеслась неожиданно спокойно. Остальные же вздохнули с явным облегчением.
— Ты после Кедрового съездишь в город? — спросила Аннушка, после того, как я дословно передала ей весь разговор с Бармалеем.
Я пожала плечами.
— Ну хоть дня на два, — не унималась Аннушка, перетирая полотенцем стаканы, и её оба подбородка тряслись в такт, — мне письмо передать надо. Лично в руки. Адрес скажу потом. И заодно гостинец моим. Я соберу.
Я не могла внятно ответить ни «да» ни «нет», банально не представляла, что там, в Кедровом, будет и чем всё для меня закончится, поэтому согласилась взять только письмо, но Аннушка настояла и сунула-таки узелок с вяленным лосиным мясом и кедровыми шишками. Кстати для меня она тоже приготовила похожий узелок.
— Зачем это? — удивилась я, взвешивая на руке немалую такую тяжесть.
— А ты что, к своим не зайдешь разве? — удивилась уже Аннушка и в сердцах прижала руки к необъятной груди.
— К своим? — я аж подвисла.
Мда… даже не знаю, что и сказать… когда я пришла в себя на болоте, всё время до этой минуты я пыталась хоть как-то приспособиться к этой жизни, о которой я вообще ничего не знаю. Представьте — полностью стертая память. Полный абсолютный ноль. И я старательно выживала, приспосабливалась, пыталась отбиться от постоянных насмешек и обвинений. Кроме того, не хотелось выглядеть совсем уж дурой. Поэтому приходилось буквально на ходу учить все заново. Примерно, как потерявший ноги человек учится ходить на протезах. Так вот, я так погрузилась в этот процесс, что даже подумать не могла, что у меня кто-то может быть там, в городе. Как-то выпустила этот момент из головы…
— Ну да, ты тоже из города. Как и все мы, — ворвался в поток моих мыслей спокойный голос Аннушки.
— Расскажи обо мне, — попросила я, — есть ли у меня семья, дети, муж, родители? Как их зовут? А то нагряну и даже не узнаю их.
— Мне сложно хоть что-то тебе сказать, — пожала плечами Аннушка и вернулась к стаканам, — мы же с тобой из разных отделов и почти не пересекались по работе. Поэтому я знаю только, что твой муж бросил тебя. Вроде бы. Или ты его. Была там у вас какая-то история. Но не скажу точно. Так, слухи ходили, да и всё. А детей вроде как нет.
— А где я живу?
— Бармалей отдаст паспорт — посмотришь, там же прописка есть, — отмахнулась Аннушка и со звоном поставила последний чистый стакан на поднос.
— А как я в город поеду, если я под подозрением? — задала, пожалуй, главный вопрос я, — Да и Бармалей не отпустит.
— Скажешь, что швы снимать только в больнице надо, потому что рана на голове, — пожала плечами Аннушка, — чтобы осложнений не было
— А Колька…
— С Колькой я поговорю.
На этом разговор был закончен.
Три дня проскакали как один миг. Меня всё также сторонились. Да я уже и привыкать начала. Дон Педро дал мне работу — переписывать красивым почерком бумаги набело. И вот этим я и занималась, сидя в столовке (в камералке постоянно копошилась Нина Васильевна и пересекаться с ней лишний раз не хотелось).
Был последний день моего пребывания в лагере. Я закончила работу, вышла из столовки и задумалась, что делать: мы должны были улететь после обеда, и времени оставалось достаточно много. Рюкзак с основными вещами я собрала ещё до завтрака.
Из камералки показалась Нина Васильевна. Увидев меня, она прошипела в мою сторону какую-то очередную едкую гадость и мужики, которые устроили перекур возле мешков с рудой для отправки «на землю», рассмеялись, бесцеремонно поглядывая на меня. Стало так неприятно.
Как же они меня достали, твари!
Хотя это мягко сказано. В общем, я психанула.
Суки!
Я присела на поваленное бревно, которое служило скамеечкой, и задумалась, глядя на облака.
— Пейзажами любуешься? — весело хмыкнул проходящий мимо Колька.
— Да нет, план мести лелею, — мрачно пошутила я и сама аж вздрогнула. В этот момент в голову пришла интересная мысль.
Я встала и осмотрелась: все были заняты своими делами и на меня никто особо внимания не обращал. Вот и чудненько. Бочком, бочком, я прошла в хозку. Среди кучи продуктов заветная банка отыскалась быстро (ведь все продукты там раскладывала я). Схватив жестянку, я сунула ее в карман и поспешила обратно.
Слева от обрыва был «грязный» закуток, рядом с ямой, в которую выбрасывали помои, мусор и прочие бытовые отходы. Несло оттуда отнюдь не фиалками, поэтому сюда старались ходить лишь по крайней надобности. У края ямы я вскрыла банку. Морская капуста. Моя ж ты прелесть! Витаминная. Содержит йод и прочие полезные микроэлементы. В общем, я схватила полную горсть склизких водорослей, а банку сразу выбросила, чтобы сто раз не ходить и не палиться, если вдруг засекут (капусту-то можно незаметно выбросить в траву и не придерёшься, а если поймают с банкой — тогда и не выкрутишься).
Выглянула в лагерь — пусто. Тихонько прокралась к палатке Нины Васильевны. Осторожненько подняла полог и понатыкала куски морской капусты под люльку палатки, под тент, между каркасом и тентом, в стыки клапанов, и во все остальные возможные места. Сегодня-завтра будет еще кое-как, а вот дня через два в палатке станет не продохнуть. И тогда пусть ищет причину. За это время как раз морская капуста подсохнет и от примятой травы, на которой стоит палатка, будет неотличима.
