Тяжело в учении, легко в бою (СИ) - Лифановский Дмитрий

— Вызывали, товарищ майор государственной безопасности?

— Вызывал, — Максимов оторвался от писанины, которой у Начальника училища было огромное количество. — Звонил товарищ Мехлис. В двенадцать тридцать ты должен быть при полном параде на КПП, он за тобой заедет.

— По какому поводу не сказал?

— Нет. Ты же знаешь Мехлиса. Поставил в известность и бросил трубку. Сашка кивнул а Максимов бросив взгляд на наручные часы махнул парню рукой. — Все, иди. Мне работать надо, а у тебя двадцать пять минут осталось. Успеешь?

— Успею, — крикнул Сашка, выбегая из кабинета.

Парень едва успел. Только-только вышел за ворота училища, как на дороге показалась знакомая эмка Льва Захаровича. Едва машина остановилась, открылась задняя дверь, и оттуда Сашке махнул Мехлис, приглашая садиться. Парень протиснулся в салон, примостившись рядом с Львом Захаровичем. Все-таки тесновата машинка!

— Здравствуйте, товарищ армейский комиссар первого ранга.

— Здравствуй, Саша. Виду у Мехлиса был неважный. Осунувшееся бледное лицо, черные мешки под ввалившимися глазами. Но взгляд живой и упрямый. — Как успехи, как курсанты?

— Хорошо, товарищ армейский комиссар первого ранга. Никифоров с Весельской совершили первые полеты. Еще несколько дней погоняю их и выпущу самостоятельно. Надо бы подольше, но я так понимаю, времени у меня нет.

Лев Захарович кивнул.

— Товарищ Сталин о тебе спрашивал. Сашка напрягся и вопросительно взглянул на Мехлиса. — Шапошников с ним разговаривал на счет участия твоей группы в боевых действиях. Убедил. Иосиф Виссарионович интересуется, подготовиться успеете?

— Успеем! — Сашка кивнул. В груди екнуло. С одной стороны ему хотелось на фронт, тянуло туда, с непреодолимой силой. Опять окунуться в ту атмосферу боевого братства, где там враги, тут свои. Где черное это черное, а белое это белое. Где люди открыты и честны перед собой и друг другом. А с другой стороны ему было страшно. Что-то изменилось в нем после ранения. Пропали бесшабашность и уверенность в своей неуязвимости. Он понял, что в любой момент может погибнуть и это понимание неприятным холодком пробегало по спине. А еще страшнее было не погибнуть самому, это как раз не особо-то и пугало, просто неприятно и все. А вот потерять тех немногих близких людей, которые у него появились в этом мире — сама мысль об этом вызывала у парня иррациональный ужас. А ведь как раз и получается, что самые родные, самые близкие друзья и подруги, которые стали в этом мире для парня всем как раз и пойдут с ним в бой, в самое пекло. Сашка ощутимо вздрогнул. Мехлис внимательно взглянул на парня, но промолчал. — А куда мы едем, Лев Захарович? — спросил Стаин, чтобы отвлечься от невеселых мыслей.

— Там увидишь, — Лев Захарович загадочно улыбнулся, а потом, достав из своего планшета какие-то бумаги, протянул их Сашке. — На пока, почитай. Остановимся, распишешься.

Бумаги оказались свидетельствами Всесоюзного управления по охране авторских прав на песни спетые им на радио и еще несколько песен, которые он пел Льву Захаровичу у себя дома. Там же было и свидетельство на «Прекрасное-далеко», спетое на базе после Присяги. А еще было заявление, отпечатанное на машинке от его имени, что он не против того, чтобы денежные средства за песни уходили в «Фонд обороны». Сашка тут же спросил:

— Лев Захарович, а в детский дом нельзя?

— Можно. Потом решим этот вопрос. Централизованного фонда помощи детским домам еще нет, мы только работаем над этим. С твоей подачи, кстати[iii]. Сашка кивнул. Машина как раз остановилась возле неприметной двери черного входа серого мрачного трехэтажного здания с зарешеченными окнами, проехав мимо центрального крыльца. Мехлис протянул Сашке химический карандаш: — Расписывайся, и пойдем. Сашка послюнявил карандаш и, не задумываясь, расписался под заявлением, вернув бумаги Мехлису. Тот взял бумаги, положив их обратно в планшет. — Мне только заявление, свидетельства потом заберешь. Они твои. А сейчас пойдем, у меня времени не так и много.

Сашка кивнул и, открыв дверцу, покинул машину, следом за ним вылез Мехлис. Глубоко вздохнув, он потянулся и кивнул на деревянную дверь входа: — Пойдем.

Тихий темный коридор с рядами глухих дверей. Откуда-то тянуло запахом пищи и чем-то затхлым. Лев Захарович, дойдя до одной из дверей, бросил Сашке: — Жди здесь, — а сам без стука зашел внутрь. Минут через пять вышел вместе с сухой, длинной, как жердь женщиной с недобрым взглядом, зябко кутающейся в пуховую белую шаль. Женщина, бросая опасливые взгляды на Мехлиса, произнесла:

— Пойдемте за мной. Они прошли еще дальше по коридору и поднялись по скрипучей деревянной лестнице на третий этаж. Запах пищи стал сильнее. — Вот. Это здесь. Она собралась было открыть дверь и зайти в помещение, но была остановлена властным жестом Мехлиса.

— Саша, иди. Там Валя. А мы с Евдокией Степановной тебя внизу подождем. У нее в кабинете. Закончишь, подходи туда. Только постарайся недолго, у меня действительно мало времени.

Сердце парня пропустило удар и забилось как сумасшедшее. Он как в тумане кивнул Льву Захаровичу и, ничего не видя перед собой, шагнул за дверь. После мрака коридора глаза резанул свет, льющийся из окон. Большой зал с тремя рядами узких панцирных коек и тумбочками между ними. На двух койках сидит маленькая стайка девочек, которые услышав, что кто-то зашел испуганно посмотрели на Сашку. Худенькие, с бледной кожей и осунувшимися лицами, одетые в серые скромные платьишка и бритыми наголо головами. Они были совершенно похожими друг на друга, как сестренки-близняшки. Если бы не глаза. У всех разные. И в то же время одинаковые. Не детские глаза людей познавших горе и боль. Но один взгляд, будто кувалдой ударил в грудь парня, выбив из него воздух и заставив, как вкопанному встать на пороге. Такой родной и забытый взгляд мамы и Альки. Сашка, с трудом взяв в себя в руки, буквально выталкивая из горла слова, сипло произнес:

— Здравствуй, Валя. Ты меня помнишь?

[i] В реальной истории Феодосия была взята немецко-румынскими войсками 18 января 1942 года.

[ii] Вот цитата Манштейна о Керченско-Феодосийской операции: «Если бы противник использовал выгоду создавшегося положения и быстро стал бы преследовать 46 пд от Керчи, а также ударил решительно вслед отходившим от Феодосии румынам, то создалась бы обстановка, безнадежная не только для этого вновь возникшего участка Восточного фронта 11 армии. Решалась бы судьба всей 11 армии. Более решительный противник мог бы стремительным прорывом на Джанкой парализовать все снабжение армии…Но противник не сумел использовать благоприятный момент. Либо командование противника не поняло своих преимуществ в этой обстановке, либо оно не решилось немедленно их использовать…По-видимому, даже имея тройное превосходство в силах, противник не решался на смелую глубокую операцию, которая могла бы привести к разгрому 11 армии. Очевидно, он хотел накопить сперва ещё больше сил.»

[iii] В РИ целенаправленная работа над помощью детям фронтовиков и беспризорникам началась в августе 1942 года с Постановления ЦК ВЛКСМ «О мерах комсомольских организаций с детской беспризорностью, по предупреждению детской беспризорности», в сентябре вышло аналогичное постановление Совнаркома.

VII

Валя смотрела сквозь кружащиеся за окном снежинки на опустевшую дорогу, на которой только-только улеглась поземка, поднятая скрывшейся за поворотом эмкой. На бледных, обветренных губах девочки впервые за несколько недель или месяцев, она и сама не помнила, когда последний раз улыбалась, появилась улыбка. А по щекам катились слезинки. Ей было хорошо и страшно. Хорошо от того, что она снова не одна, что у нее появился братик. Да еще какой! Самый настоящий Герой Советского Союза! А страшно, потому что он уезжает на фронт и она опять может остаться одна.

Валя вспомнила его сразу, как только он появился в дверях их комнаты. Да и как было забыть, того странного летчика, который принял ее за кого-то другого, а потом чуть было не погиб, вывозя их из голодного Ленинграда. Валя зябко повела плечами. Ей было так страшно, когда их непонятный летательный аппарат начало кидать из стороны в сторону. Некоторые дети заплакали, и она сама тоже плакала. А бойцы и девушка, летевшие с ними, метались по салону, стараясь их успокоить. Правда, болтанка быстро закончилась, а потом был довольно жесткий удар о землю, и спустя несколько минут их стали быстро выводить на улицу. Они стояли неподалеку от люка, ожидая, когда загрузят в подъехавшие грузовички не способных передвигаться ребятишек. Валя хорошо видела, как бойцы на руках вынесли сначала Сашу, а потом одну из девушек и, быстро погрузив их в машину, куда-то увезли. Лицо парня было бледным, а по гимнастерке расплылось кровавое пятно, а девушка так и вовсе была вся в крови. Вале тогда стало так жалко этих незнакомых ей летчиков. Почти так же как маму. И тетю Капу.