Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки. Часть 2 (СИ) - Хренов Алексей
И, как сказал потом Лёха, рассматривая новенький карандаш с двойным остриём:
— Главное, товарищи, — правильно оформить заявку!
Середина мая 1938 года. Аэродром в пригороде Ханькоу.
День начался с дежавю. Вместе с Полыниным у Лёхи материализовалось приглашение посетить очередное сборище авиационного начальства в отдельно стоящем домике на краю аэродрома в Ханькоу. По вечерам в нём собирались те, кто решал, куда завтра полетят люди и металл.
— Всё те же лица, мужественные питомцы партии и комсомола, которых обуревают, видимо, ещё более прикольные идеи, — пробормотал Лёха, входя вслед за Полыниным в накуренную комнату.
Воздух был густой, как кисель, от табачного дыма. Комната уже полна — разговоры вполголоса, шорох бумаг, кто-то стучит карандашом по карте. На столе перед ними раскинута большая карта, испещрённая красными линиями, стрелами и кружками. Лёха забился в дальний угол, решив отсидеться, как мышь за печкой, — лишь бы не заметили.
— Товарищи, — встал комиссар Рытов. Голос его был спокойный, даже ровный, от чего стало тревожнее. — Наступление японцев, несмотря на все наши усилия, развивается. Возникает прямая угроза Уханю, а с ним и Ханькоу. Поступила просьба от китайских товарищей нанести удар по дамбам — вот здесь. — Он ткнул указкой в карту, и зашуршала бумага. — Необходимо поменять русло реки Хуанхэ так, чтобы японские войска были отрезаны от этих провинций. Требуется разрушить дамбу у Чжоукоу. Тогда река пойдёт на юг и…
Он не договорил — кто-то тихо кашлянул, кто-то задвигал стулом. В комнате стало глухо, как перед грозой.
— Ай, не ка-ра-шо, ай, не ка-ра-шо, — негромко произнёс Хренов, копируя манеру полковника Чжана.
— Хренов! Опять твои шуточки! — слух у комиссара оказался прекрасно настроенным.
* * *
Тут нужно немного пояснить, чтобы у неподготовленного читателя не возникло ощущение, будто наш герой случайно оказался на собрании душевнобольных, планирующих поменять течение Днепра или, скажем, Волги с помощью бомбардировок. Вовсе нет.
Речь идёт о Хуанхэ, она же Жёлтая река, и это совершенно особенный случай.
В отличие от спокойных европейских рек, Хуанхэ несёт на тысячи километров вперёд тончайший ил, по-китайски жёлтая грязь, а по-научному лёсс. Это пыль, принесённая ветрами с бескрайних плато северо-западного Китая, легко размываемая. Настолько, что Хуанхэ — самая заиливающаяся река в мире.
Что это значит на практике?
Год за годом, век за веком, русло реки поднимается над окружающей равниной. Ил оседает на дне слой за слоем, словно пирог. Дно поднимается и в некоторых местах Хуанхэ буквально течёт в окружении наносов и дамб, выше человеческого роста, а ниже её по обе стороны расположены деревни, поля, города.
Но стоит где-то случиться прорыву, как это бывало сотни раз за китайскую историю, и река тут же находит новый путь, затапливает всё вокруг, сносит дома, смывает деревни и меняет своё течение. Да да, не образно — она реально уходит в другое русло, поворачивая на десятки и сотни километров. Зафиксированы случаи, когда Хуанхэ текла то в Жёлтое море, то в Восточно-Китайское, меняя путь почти на тысячу километров.
Вот почему тысячелетиями китайцы строили дамбы, насыпи и ограждения. Хуанхэ не просто река. Это коварная, тяжёлая и упрямая стихия, с которой идёт непрекращающаяся война.
Так что если кто-то предлагает пробомбить дабмы, чтобы изменить русло, — это не безумие больной фантазии. Это просто один из подходов старой доброй китайской инженерии.
* * *
— Есть предложение задействовать для этого два экипажа звена Алексея Хренова, — раздалось сухо со стола, за которым сидели внимательные тени начальства.
Лёха был вынужден вылезть из своего полутёмного угла, подойти к столу с картой, склонив голову набок и вглядеться в тонкие линии рельефа, голубые прожилки рек, чёрные кляксы населённых пунктов. Он помолчал, потом негромко, но с нарастающим сарказмом произнёс:
— Может, лучше на бомбёжку моста через эту же речку? Или могу слетать в атаку на порт Шанхая? — он усмехнулся, прищурился и добавил почти невозмутимо. — Могу даже в Японию слетать, попытаться уконтропупить ихнего противного императора. Чего уж мелочиться. — С каждым предложением задания становились всё труднее.
— А на дамбу давайте всё-таки китайские экипажи отправим. Мало ли, вдруг нам повезёт, и они промажут.
Жигарев, после отъезда Рычагова, занявший пост главного советника по авиации, не сводил с него взгляда всё это время и пристально следил за мучениями Хренова, словно дожидаясь этого момента. Медленно поставив чашку, он заговорил негромко, но с нажимом:
— Лёша! Хватит придуряться. Не поверю, что человек, не упускающий случая сунуть голову в пасть к тигру, вдруг испугался. Что тебя смущает в задании?
Лёха выпрямился, вздохнул и, уже без шуток, произнёс:
— Петр Федорович! — Хренов встал, почти официально обращаясь к командиру. — Вот скажите честно: вы хотите войти в историю как человек, утопивший миллион китайцев?
Комната ответила тишиной.
— Ну прямо так и миллион… — аж крякнул Жигарев.
— Ну, может, полтора или два, кто их, этих китайцев считал… — Хренов ещё не вышел из образа.
* * *
По итогам обсуждения наш герой полетел бомбить порт. Точнее, порт Гуанчжоу, по-местному Кантон, который пытались бомбить зловредные японские самолёты, прилетающие с не менее зловредных авианосцев. А Лёха был отправлен вспомнить свою прямую специальность — топить эти самые авианосцы.
А речка с дамбами… Выяснилось, что тратить дефицитные советские бомбы на глиняные насыпи никак не представляется разумным.
* * *
Как показало будущее, 5 июня китайцы утопили китайцев самостоятельно — вполне себе классическим способом: просто взорвав дамбы, но уже в другом месте. Споры о стратегическом значении наводнения идут по сей день.
Середина мая 1938 года. Аэродромы в пригороде Гуанчжоу.
Вечерело. Сначала земля виднелась в лиловой дымке, потом в синей, а потом — как это часто бывает на юге — сразу провалилась в ночь: густую и липкую, будто кто-то вылил чернильницу на карту. Снизу не видно ни черта. Лёха крикнул в шлемофон:
— Хватов, куда рулить-то⁈
— Да что-то наш полковник заёрзал, — отозвался штурман. — То к одному окошку сунется, то к другому. Видать, волнуется.
Истребителей в сопровождение выделить не удалось, и, чтобы избежать встречи с японцами на посадке, пришлось вылетать ночью. Перед самым вылетом к ним в машину сунули полковника Чжана — уроженца Гуанчжоу, в своё время окончившего Борисоглебскую авиационную школу и там же выучившего русский язык. Это был высокий, худощавый человек с чёрными выразительными глазами — «знаток местности». Его с трудом засунули в кабину к штурману. Хватов пытался спихнуть китайца к стрелку, чтоб не маячил под ногами, но после угрозы Лёхи пересадить его самого в бомболюк смирился с неизбежным.
— Что, товарищ Чжан, как там впереди? — спросил Лёха.
— Ай, не ка-ра-шо! Ай, не ка-ра-шо! — завопил тот в наушниках.
Лёха даже поперхнулся. Он отлично знал, чем это «не карашо» может обернуться: ни радиомаяков, ни огней, ни малейшего представления у китайцев, как сажать самолёт в темноте, не было.
— Гуанчжоу далеко? — перекричал он рокот мотора.
— Не очень! — бодро ответил Чжан. — Я сам из Гуанчжоу!
— Я это уже слышал, — произнёс Лёха с сарказмом. Будем надеяться, раз местный, значит, знает, где садиться, — подумал он.
Через несколько минут впереди разлилось зарево — город. Огоньки, улицы, даже вывески угадывались. Красота.
— Гуанчжоу? — спросил Лёха.
— Гуанчжоу! — радостно подтвердил Чжан.
Пролетая над городом, они заметили посреди моря огней тёмное пятно — ровное, большое. Ну ясное дело — аэродром. Где ему ещё быть? Сделали круг и пошли на снижение.
