Вдовье счастье - Даниэль Брэйн
Я набрала в грудь побольше воздуха.
— Мама, а мы поедем кататься на лошадке?
— Конечно поедем, милый, — выдохнула я, и мне стало еще поганей, чем было до этого. Я тревожилась, что старший сын когда-нибудь заведет разговор об отце, и мне придется подбирать слова, объяснять, выкручиваться, обещать бессмысленное и несбыточное, но — отца будто не было в жизни этих детей, и я не знала, что хуже.
В доме стояла тишина, Палашка бродила и зажигала свечи, я приказала ей подать умывальные принадлежности и все-таки постелить мне снова в детской. Мысль переселить детей ко мне в спальню я оставила, в этом доме нам провести ночь, от силы две, и лишний раз нарушать сон, приучая малышей к новому месту, я не хотела. Палашка не возражала и была какая-то странно притихшая.
Я списала это на тяжелую руку Лукеи и подумала, где нянька сама. У меня оказалось много забот — покормить и умыть детей, переодеть их, уложить спать, все это требовало от меня множества навыков, которых я не имела, но я просто молилась, чтобы Лукея как можно дольше не возвращалась, где бы она ни была. Я училась быть матерью… методом проб и ошибок, и отчего-то казалось, что необходимые умения отсутствовали не только у меня нынешней, но и меня прежней.
Колыбельку Гриши я подвинула так, чтобы кормить его, не вставая со своей жесткой постели и не вынимая малыша из кроватки. Старшие умаялись на прогулке, и Мишу сморило, когда я его переодевала, а Лиза умудрилась уснуть еще за ужином.
Деревянная посуда, в которой Палашка принесла детям ужин, обрадовала. Пусть она тяжелее и никоим образом не претендует на эталон изящества и красоты, зато и не разобьется. Жестами я приказала Палашке быстро обернуться и прийти посмотреть за детьми, не то чтобы я надеялась, что она сообразит, но приятно удивилась, когда она вернулась, кутаясь в драную шаль, села в уголке и неожиданно мягким, чарующим голосом запела колыбельную.
Я хотела собрать счета и еще раз все просчитать и прикинуть, и голова моя была так занята цифрами, непонятными мне до конца ценами и суммами долгов, что я не сразу поняла, что изменилось в доме.
Вот здесь, в этом серванте, вроде стоял сервиз. А в соседней с детской комнате книжный шкаф теперь зиял голыми полками и даже подушка с кушетки пропала. Я на мгновение потерялась, моргнула, вернулась — не наваждение ли, но нет, вещи действительно как слизало.
Не осознавая еще всей глубины ямы, в которую я ухнула, я с заплетающимися ногами обошла весь дом от и до. Так я себе представляла жилище, из которого съезжают арендаторы или хозяева, или в котором вдоволь порезвились воры. Пусто, пусто, пусто… И в столовой, яркой, светлой хотя бы днем, сейчас плевалась одинокая свечка, и даже скатерть пропала со стола. Портреты родственников взирали со стен укоризненно, может быть, обижаясь, что необразованная прислуга сочла их не стоящими ничего.
И тишина, и понятно, почему Палашка как пришибленная пыльным мешком. Мне было мало узнать, что я вдова, с детьми, в долгах, нерукопожатная из-за выкрутасов покойного, чтобы ему вертеться в гробу, супруга. Мне было недостаточно пинка под зад из чужого дома и неприятного — ах да, надо бы хоть что-то ответить… — письма кредитора и убийцы моего мужа. Чтобы жизнь стала окончательно мне не мила, меня обокрали и сбежали с чужими — чужими! — вещами мои собственные крепостные.
Глава десятая
Холодное, подлое, подкравшееся исподтишка желание не то бежать куда-то с истошным криком, не то замереть, как цыпленок перед змеей, и будь что будет. Страх не возможного будущего, но следующей секунды, в которую непременно небо рухнет, разверзнется земля, поглотит тьма или геенна огненная, произойдет неотвратимое и необратимое.
Секунды текли, страх не уходил, и я напрасно поначалу решила, что это все из-за магии, что виной всему напугавший меня пастырь, что это он запустил череду удушливых, парализующих тело и разум волн, нет, это очередной удар в спину: панические атаки преследовали Веру Андреевну. И как-то она с этим жила…
Если смогла она, трепетный цветочек-фиалочка, смогу я. Ничего нет. Вообще ничего нет — ни денег, ни вещей, ни прислуги, ни даже чернил.
Мне нужно написать ответ «князю В.» — почему я предположила, что это князь Вышеградский, потому что это напрашивалось, очевидно, но нет, мало ли в Бразилии Педров, мало ли здесь князей В. А вот опрометчивых выводов не бывает ни много, ни мало, достаточно одного, чтобы все действительно пошло прахом.
Значит, обитель, подумала я вяло, как бы она не пугала ни тетку мужа, ни Лукею. Значит, другого выхода у меня нет.
Я вертела в руках ободранное гусиное перо. Или это был не гусь, а другая птица, а в список кредиторов я позабыла включить пастыря, и, вероятно, разницы тоже уже никакой. Если обитель обнуляет все долги, если монашество что-то вроде процедуры банкротства, это же хорошо, и дети смогут остаться со мной. В монастырях всегда и везде были приюты, не может же этот мир настолько разительно отличаться… или может?
С улицы донеслось отчетливое топание — кто-то отряхивался у порога, и я обреченно прикинула, кто это мог быть. Кредитор, кто-то снова с запиской, или молочник, или… неважно. Я не стала дожидаться стука в дверь, вскочила и бросилась в спальню мужа.
Я не надеялась, что драгоценности лежат там, где я их оставила. В суете я совершенно забыла про них, но вдруг, может быть, где-то, что-то… и счета, там счета. Счета прислуге не нужны, а мне что с ними делать? Что мне делать? Что делать?
Сжечь к чертям этот дом? Он стоит особняком, с одной стороны улица, с другой переулочки и внутренний дворик, ветра почти нет, огонь не должен перекинуться на другие строения. Но если перекинется, если я несу ответственность как арендатор? Разбить окно, наследить, будто побывали домовые воры? Инсценировать нападение? Одна за другой идеи спасения, глупые, отчаянные, приходили мне в голову, и отметала я их не потому что от них за версту несло криминалом, а потому что не была уверена в их для меня пользе. Я, вдова с четырьмя детьми на руках, в таком положении, что готова за мзду малую совершить преступление государственного масштаба, чтобы только не…
Не для того ли я нужна князю В.? Мне не нравится момент, который он
