И.О. Древнего Зла, или мой иномирный отпуск (СИ) - Чернышова Алиса
Потому я разрешила себе слегка коснуться их сознаний. И напомнить, что такое страх.
Показать, что такое я.
А там посмотрим.
Попросив ближайших паучков стать моими голосами, я зашептала тёмными сводами, и паучьими тенями, и давлением сырой земли над головой, и сгущающимся мраком.
Я — шёпот на краю вашего сознания, который становится громче в моменты слабости; я — все ночные кошмары, которые являлись к вам на скрученных от лихорадочного пота простынях; я — яд, который просачивался в ваши вены всякий раз, когда вы укрывались с головой за одеялом (или за самообманом, когда стали старше), чтобы не замечать; я — обещание самого ужасного, что способна предложить вам эта жизнь…
Я жду вас там, впереди, в темноте, за поворотом.
Идите ко мне — и взгляните мне в лицо.
Они застыли, как тушканчики…
И разбежались.
Вот прямо все.
Ну не обидно ли, а?
Я надулась. И слегка распушилась.
Никто не хочет со мной играть!
11
— И часто кто-то откликается на такой призыв? — уточнил мастер Дэа, прерывая мои душевные страдания. Глаза его смеялись, и сущность тоже.
Мне стало приятно, что он оценил шутку, тогда как его помощнички чуть ли не позеленели от ужаса.
У этих слабеньких колдунишек совершенно нет чувства юмора.
— Немногие соглашаются идти вперёд, когда я им всё это шепчу, — признала я. — Но дело в том, что только с теми, кто решается после такого приглашения посмотреть мне в лицо, мне в принципе есть, о чём говорить.
Дэа понимающе усмехнулся.
— Должен признать, это было впечатляюще, — сказал мастер Лин, который всё это время наблюдал за мной со свойственному его племени неизменным любопытством. — Вы прекрасны, юная госпожа.
Этот забавный комочек света считает меня юной! Такой миленький! И то, как он тянется мне навстречу…
Я снова развеселилась и тут же окружила его собой чуть плотнее, отметив на удивление приятный, мягкий свет, идущий от сущности. Если уж этот конкретный пророк так хорошо относится к ужасной тёмной мне и играет в естествоиспытателя, почему бы и мне не рассмотреть его немного поближе?..
Он тоже оказался ошеломительно-очаровательным существом, но совсем не в том смысле, что Мастер Масок… Собственно, это единственное подлинное отличие между действительно могущественными адептами условно “нижних” и “верхних” искусств: там, где Дэа являл собой шедевр изломанного, но вопреки всему срощенного (эдакое прекрасное в своём уродстве произведение авангардного искусства, полное оттенков и глубины), мастер Лин поражал… ровной целостностью.
В нём ничего не было слишком, потому что по определению не могло быть: мастер был проводником для ровного света верхних небес — и больше, пожалуй, никем. Я, удивлённая щедрым прикосновением этого света, осторожно, опасаясь навредить, переплелась с ним, греясь.
И вдруг поняла, что “проводник” — далеко не вся правда про мастера Лина. Что там, под поверхностью, всё же есть что-то ещё… Быть может, он ещё молод по пророческим меркам? Иначе откуда взяться этому жадному любопытству, и обжигающей жажде жизни, и внутреннему бунту, и странному теплу по отношению ко мне?..
У его силы был аромат нагретого на солнце дерева, горного воздуха, осенних яблок и костров.
Немного похоже на запах магии Баела.
На удивление, очень приятно.
И в какой-то степени весьма созвучно тому, кто есть я.
Обычно высшая светлая братия ощущается общигающе, жестоко, разяще… С другой стороны, ранее встреченные мне светлые твари, как правило, стояли на более низкой ступени саморазвития. И были, как итог, чрезвычайно сильно подвержены сомнениям и страстям.
Но Мастер, если верить моим ощущениям, уже не умел ненавидеть. Он едва ли был способен на деструктивные эмоции в принципе, и даже ровная любовь, пронзающая его, была скорее не-человеческим, лишённым жажды обладания и даже персонификации чувством. Даже мне, что неожиданно, досталась немалая её толика…
Забавно.
Мне только теперь это пришло в голову, но каким-то образом из всех присутствующих, включая паучью королеву в моём лице и парня, живущего во множестве тел, мастер Лин при ближайшем рассмотрении ощущался наименее человеком.
Я пообещала себе подумать об этом позже.
Мастер Лин, молча смотревший на меня расширенными глазами, тоже, кажется, хотел немного времени на раздумья.
Почему мне кажется, что про наше взаимодействие опять можно сказать пресловутое “неловко получилось”?
…
— Ой, а это что, правда вы? — мои человеческие миньоны не казались особенно испуганными. Не по себе было старшенькой, но ту бросало скорее от непонимания и раздражённой злости и до желания победить меня, найти мои слабые места, чтобы в будущем обезопасить своих младших… И, возможно, получить мою силу.
Ну, что тут сказать? Неплохой настрой. Умничка! Настоящий маленький паучок. Всё по заветам незабвенных Гензеля и Гретель, которые благополучно прошли обряд инициации и заполучили себе колдовскую силу, чтобы потом, исполненными поделенного на двоих могущества, вернуться к своим родителям-предателям…
Зачем они вернулись сказка, как правило, умалчивает. Как на мой вкус, зря: пряничные родители с глазурными улыбками несомненно стали бы идеальным завершением истории. И украшением любого стола.
По поводу вкуса, малюткам-близняшка, несомненно, виднее…
Именно потому, собственно, я нынче больше прочих люблю историю Василисы. Не только оттого, что мы с ней были в своё время хорошо знакомы и даже дружили, пока она не ушла жить в Вечный Лес, но ещё и оттого, что о ней рассказывают банально честнее. И из всех сказочек про нас, детей, прошедших обряды тёмной инициации (мои почти пятнадцать, в которые добрый батюшка решил отправить меня к царю-психопату, сейчас довольно сложно всерьёз считать взрослым возрастом, хотя тогда казалось иначе; сестре, если что, вообще было тогда тринадцать), история Лисы сохранилась наиболее достоверно. Её рассказывают детям, даже современным, без особенных изменений… я тут, к слову сказать, почти что завидую.
— А вас можно потрогать? — Шуа выглядела, причём на всех планах, совершенно не испуганной.
И это моя любимая штука про детей: они на самом деле совершенно бесстрашные.
То есть, они могут бояться бабайки, и стоматолога, и даже собак. Но прелесть в том, что они не боятся нас.
Именно потому хтони любого типа проще договориться с ребёнком, чем со взрослым.
Взрослому приходится для начала доказывать своё существование, что бывает на редкость утомительно.
— Трогай, — разрешила я. — Вы все трое — мои прислужники, вам можно.
Ладони Шуа осторожно прикоснулись к нитям моей темноты. Она постояла, раздумывая, а потом погрузила руки поглубже.
Я не преминула коснуться её бережно, но осторожно, позволяя увидеть дрожь росы на паутине, и стволы вековых пихт, и змеящиеся корни, и колышущиеся папоротники, и капель, позволяя ощутить запах прелой хвои, и влаги, и смолы, и шелест далёкой реки, и тишину множества (одного-единственного) спрятанного между камней древнего Храма…
Паучки, что копошились на полной росы паутине, сияли в мраке тёмного леса лунным светом.
Им тоже хотелось ей понравиться.
Кажется, получилось.
— Спасибо! — воскликнула она. — Какая вы чудесная!
Я довольно заклубилась.
Нечасто меня в таком агрегатном состоянии называют “чудесной”; чаще реакция следует примерно такая, как у подмастерьев Дэа, явно страстно желающих упасть в обморок и уверенных, что я ем детей.
Чушь какая.
Даже когда случается оказия, я предпочитаю взрослых!
Между тем, Шан и Шийни тоже неуверенно погрузили свои руки в мою сущность.
С ними было… сложнее.
Это опять-таки дело обычное: чем старше человек, тем больше на него давят оковы взросления, границы правильного и невозможного, внутренние запреты и представления о самом страхе как таковом.
