Никогда не было, но вот опять. Попал - Алексей Николаевич Борков
— Експлу… Чего? — не понял Жабин.
Блин! Опять прокололся.
— Ну это, если начнете пилить очень быстро, бревна толстые пихать. Или гвоздь железный в бревне попадется, а вы его не заметите.
— Господь с тобой! Откуда ж в бревне гвоздь возьмется то?
— Откуда возьмется, я не знаю. Может забьет кто, вам в досаду. Мое дело предупредить, а вы уж сами смотрите.
— Тьфу на тебя, окаянный, не накаркай!
— Ты Федюня здесь не лайся. Малец дело говорит. И это, если лесопилку к себе перевозить будешь, то ставь ее в сарай какой-нибудь, на улице не оставляй. — все еще не просмеявшись, сказал дед.
— Поучи еще меня, Софрон Тимофеич, как дело вести. Ишь как с внучонком своим на меня навалились. Не продохнуть.
— Ладно, ладно. Не кипятись. Поможем тебе с лесопилкой, и перевезти, и с ремонтом. — Похлопал его по плечу дед, и ко мне — А ты Ляксей вежество к старшим имей. Ишь разговорился! Задница по таволожке соскучилась?
— А я чо? Я ни чо. — Пошел я на попятную, потихоньку двигаясь к выходу.
— Вот-вот, Немтыря своего поучи. — Засмеялся Жабин.
А ведь я конкретно испугался, что дед возьмется с помощью прута поучить меня, как он выразился «вежеству». Слишком по детски как то; не мой это страх, хотя именно я испугался. Неужто Ленькина личность проявляется, но ведь его давно не слышно. «Ага, знаешь как больно таволожкой то. Один раз тятька меня так стеганул, что я даже через табурет перепрыгнул без разбега». Прорезался тихушник! Что же, получается: идет врастание Ленькиной личности в мою. А может наоборот? Да нет; слишком разные весовые категории. Семьдесят лет это не тринадцать. Ладно, еще не вечер, посмотрим, что к чему.
А полученные деньги я поделил. Пятнадцать рублей взял себе, десять рублей Архипке, десять — Митьке. По пять рублей — Ивану с Кузьмой. Митька с Архипкой обалдели от такой суммы. Архипка отдал деньги матери и заставил ее прослезиться. Митька же на эти деньги справил себе одежду не хуже чем у местных мажоров. Я по примеру Архипки отдал свою долю деду. Тот ухмыльнулся и уважительно спрятал их за божничку.
Глава шестая
В начале октября, на короткое время установилась теплая и сухая погода. Солнце снисходительно ласково взирало с хрустально голубого неба на прозрачный лес, на убранные поля, на обмелевшую речку с желтым песочком, ну и на меня с Архипкой, когда после тренировки, пробежки и купания в холоднющей воде, мы бежали трусцой в деревню. Простыть я не боялся. Помнил, как Ленка с подругами по воскресеньям ходили купаться на Чумыш до самых ноябрьских снегопадов и никто из них даже ни чихнул.
Хорошо было ощущать как тысячи иголочек пронзают разгоряченное пробежкой тело после холодной воды. Ну и самое главное, чувство свободы от осенних забот и дел. Дрова напилены и сложены в поленницу, картошка выкопана, просушена и спущена в погреб, морковка в погребе засыпана сухим песком. На огороде осталась только капуста. Ее срежут после первых заморозков, до которых еще не менее десятка дней. Своеобразные каникулы наступили у деревенской детворы.
Дома занялись изготовлением тупых болтов для арбалетов. Опытным путем мы выяснили, что со стрелами, где вместо острого наконечника, имеется этакая бульбочка, на рябчиков охотиться удобнее. Да их не так жалко когда потеряешь. Мы их вытачивали на токарном станке с ножным приводом, на котором дед делал деревянную посуду. В хвостовике стрелы, на специальном станочке, который мы с Митькой сварганили, делали пропил. В пропил вставляли небольшой кусочек гусиного пера, смазывали все рыбьем клеем и надевали на хвостовик маленький деревянный стаканчик, внутренний диаметр, которого был чуть меньше, диаметра хвостовика. Перо, потом обрезали ножницами по диаметру стаканчика. Не бог весть что, но нам вполне хватало.
Сделали чуть больше десятка болтов, когда прибежал Антоха Савельев, левый нападающий, и один из кандидатов в мое ОПГ. Он, похоже, бежал быстро и изрядно запыхался:
— Там это… — он ловил ртом воздух и показывал пальцем на улицу.
— Что это?
— Бабу Ходору жечь идут.
— Кто идет? — на автомате спросил я, но уже понял в чем дело. Осень на дворе и похоже шизофрения рулит.
— Где они? Откуда идут?
— Идут со Мшанки. Я их не намного обогнал. Они быстро идут. Там Бараниха голосит страшно; корова у них сдохла, так она кричит, что ведьма корову извела и скоро весь скот на селе сгубит.
— А Баба Ходора здесь причем? — завис я. — А! Ну да…
Конечно же знахарка. Больше никто на должность ведьмы в селе не тянет. А Бараниха, неопрятная рыхлая баба, вздорная и, похоже, склонная к кликушеству, подзавела неуравновешенных женщин и направила их к дому Бабы Ходоры. По дороге к ним присоединялись другие любители зрелищ и попадали под воздействие возбужденной толпы. И черт знает, что может натворить эта возбужденная толпа. Я лихорадочно соображал, что делать?
— Так! Надо сказать деду и послать кого-то к Щербаченкам. Антоха!
— Деда Щербака я по дороге встретил. Он пошел к дому Бабы Ходоры. А к Щербаченкам побежал Платошка.
— Молодцы! Архипка бери тупые болты, заряжаем по полному магазину и идем на помощь деду. Антоха, ты без оружия, поэтому не вмешивайся.
— Ага! Щас! — Антоха на дворе подхватил какой-то дрын и побежал за нами.
Мы успели во время. Дед стоял посредине дороги, а вначале улицы показалась гомонящая толпа человек в тридцать, в основном женщины. Мы с Архипкой встали в шагах четырех слева и справа от деда. Антошка, сжимая в руках дубину, встал позади. Дед молча глянул на меня.
— Стрелы тупые, никого не убьем, остановим только. — Он понимающе кивнул и сосредоточился на подступающей толпе.
Я посмотрел на него. Дед был эпичен. Высокий, широкоплечий, он спокойно стоял, засунув большие пальцы рук за пояс. Легкий ветерок шевелил его бороду и непокрытые волосы. Я вдруг подумал, что дед единственный из всей деревни не носил летом головного убора. Вот блин, какая ерунда лезет в голову в такой момент.
Между тем гомонящая толпа остановилась в шагах десяти от нас и смолкла. Дед, окинув всех тяжелым взглядом, спросил:
— И куда же торопитесь так, люди добрые?
«Добрые люди» опасливо молчали. И тогда над толпой раздался пронзительный женский взвизг. Толпа колыхнулась и выплеснула, какого-то придурка, одетого, несмотря на сезон, в грязную меховую безрукавку, с длинным кнутом в руке. С некоторым опозданием
