Сапер (СИ) - Вязовский Алексей

Видел я и рыжую незнакомку свою. Узнала, кивнула коротко.

Но я про то и забыл почти сразу: приехала и третья машина с обожженными, пошел дальше помогать.

Как закончилось всё, я в сторонку отошел, руки помыть, умыться после такого. А там смотрю, сопровождающий стоит, мужику какому-то лысому в белом халате объясняет, что приключилось. Сержант из пехотинцев. Оказалось, весь этот ад случился в дивизии какого-то Мишанина. Я такого и не помню, сколько их, этих комдивов, за жизнь видел. Налетели на позиции «Юнкерсы», да полили щедро каким-то дерьмом вонючим. Вот куда эта дрянь попадала, там и горело. Не везде, правда, загоралось, но на кого много попало, тот полыхал страшно, и потушить быстро не получалось.

Сержант налился кровью, заругался:

— И ведь, твари, как подгадали: сразу после этого в атаку пошли. Прорвали наши порядки, начали утюжить танками. — он перевел дыхание и добавил: — Комиссар наш, Зарубин — как говорится, смертью храбрых. Встал с одним пистолетом, в атаку повел. Врукопашную с немчурой резались на правом фланге.

Больше сопровождающий уже ничего не видел, нашли вот три полуторки, побросали обгоревших как дрова, да помчались искать медсанбат.

Горячка на сортировке спала, народ закурил. А я всё крутился рядом. Дал знакомому санитару хлебнуть немецкого шнапса, поспрашивал. Незнакомку мою звали Вера Андреевна, тридцать один год, считай, угадал я с возрастом. В армии уже давно, суровая, не замужем, шашни ни с кем не крутит. Заместитель командира медсанбата.

Я разыскал Веру в дальней палатке, где она приводила в чувство двух девчат в белых халатах. Одна стояла, утирала слезы, вторая рыдала, сквозь всхлипы рассказывая, что так нельзя и что она не может такое видеть.

— Что, жалко себя стало? — Вера прервала истерику хлесткой пощечиной. — А ведь войны всего неделя прошла! Дальше хуже будет! Кто вместо тебя им поможет? Или ты скажешь, мол, подождите, мне поплакать надо? А?! А ну быстро подобрали сопли и по рабочим местам! Чтобы звука от вас не слышала! Бегом!

Девчонки пролетели мимо меня как ошпаренные, а Вера увидела меня, стоявшего возле выхода.

— Извини, лейтенант, не получится у нас сегодня ничего, — сказала она, вытирая руки полотенцем. — Сам видишь, что творится. К ночи мне их лечить нечем будет. Так что — потом как-нибудь.

— Уходить отсюда надо, срочно, — сказал я ей. Понятно, что не до свиданий, надо их всех отсюда уводить.

— Не до тебя, сказала же, — отмахнулась Вера.

— Немцы дивизию Мишанина смяли, — я довольно бесцеремонно схватил военврача за рукав, повернул к себе. За моей спиной ахнули, наверное, девчонки ушли недалеко, Вера покраснела. Я продолжил: — А они Броды с запада прикрывали. Если сегодня не уйдем — попадем в окружение. Да еще с ранеными. — я кивнул на одну из палаток, в которой разместили обожженных. Заглядывал я туда. Смотреть на них было страшно — распахнутые, невидящие глаза, безгубые рты…

Рыжая повернулась ко мне, оценивающе посмотрела: — Это точно?

Я кивнул:

— Сопровождающий рассказывал, с подробностями.

— Хорошо. Сам понимаешь, у меня тоже начальство есть. Пойдем. Как тебя хоть зовут?

— Петр Николаевич Соловьев. Шестьдесят пятый…

— Дальше не надо, лейтенант, мне хватит, — оборвала она меня.

Быстрым шагом мы дошли до штабной палатки. Тут на пеньке что-то быстро писал тот самый лысый мужик со шпалами военврача 1 ранга. Считай, подпол по-нашему.

— Аркадий Алексеевич, тут лейтенант настаивает на эвакуации, — сказала ему Вера, не дожидаясь, когда тот освободится.

Лысый коротко на меня глянул, и продолжил быстро писать.

— Видел вас сегодня, спасибо, что помогли на сортировке, — военврач убрал карандаш, сложил в уголок бумажку, убрал в нагрудный карман — Вот, написал заявление. Если погибну — прошу считать меня коммунистом.

Подполковник и не в партии? Ну бывает. У медиков и технарей часто и густо.

— Аркадий Алексеевич, вы меня слышите?! — терпение у Веры оказалось коротким.

— Да, да, слышу. Сейчас напишу донесение в штаб. Надо вывозить раненых, обожжённых мы тут не спасем, их в Киев надо эвакуировать.

— У нас камфора закончилась, морфия уже нет — Вера начала перечислять свои беды, а я пытался вспомнить, когда немцы взяли Броды. 28-го? Или 29-го? Как бы мы уже не были в окружении.

— Послушай, — спросил я, после того как рыжая закончила дожимать свое начальство — ты же, наверное, и не ела сегодня?

— Я? — она на секунду задумалась и смущенно улыбнулась. — Наверное, утром ела. Макароны вроде были. Или нет?

— Ел я эти ваши макароны, — подтвердил я ее догадку. — Только сейчас вечер почти. Давай так: я сейчас кое-куда схожу и организую нам ужин.

— Нам? — удивилась Вера. — А ты, лейтенант, не из тех, кто долго не может решиться, да?

— Из тех, Вера Андреевна. Просто… я же говорил там, — я махнул рукой в сторону берега, — что вы так похожи…

— Всё, запутался, — спасла она меня от попытки сказать о своих чувствах так, чтобы и понятно было, и не обидно. — Я сейчас постараюсь буквально за полчаса сделать так, чтобы меня не очень искали, а ты занимайся ужином. Возле моей палатки и встретимся.

Я кивнул и ушел. С ужином я давно придумал. Тот самый санитар оказался просто бесценным человеком. Он и сменку мне нашел, и стирку организовал, и рыбы наловил. Или нашел того, кто наловил, не знаю. А только за фляжку с остатками коньяка кто-то сейчас варил уху. Настоящую, не столовскую жижу, а такую, что я на всю жизнь запомню. Это мне санитар Толик пообещал. А я как-то ему поверил. Не должен он меня подвести. Это он мне сначала так представился. Потом признался, что с именем ему крупно «повезло» — сельский батюшка, поругавшись с его дедом, окрестил новорожденного Евстолием. Правда, вспоминают про полное имя только когда документы смотрят.

И правда, не подвел санитар. Когда я его нашел, он и сам наворачивал ушицу. Судя по запаху, варил ее какой-то мастер. Я подумал, что времени достаточно и, набрав еды в котелок, пошел искать Оганесяна. А то хожу тут целый день, а парня вроде как забыл. Ну да ничего, сейчас покормлю его.

Раненый мехвод нашелся быстро. Он меня сам окликнул, когда я заглянул в палатку, в которой вплотную стояло десятка три коек, а некоторые раненые, которым коек не хватило, лежали на полу на носилках. После обработки раны Оганесяну стало получше, по крайней мере, парень уже сидел и хотел есть. Уха из котелка исчезла почти мгновенно. Поговорили немного. Я уже собирался уходить, когда он вдруг спросил:

— А Антонов… не нашелся?

Хотел ответить, что особисты найдут, но не стал. Мне еще самому фильтр проходить.

— Нет, — сухо ответил я. — Я спрашивал, никто его не видел, здесь Антонова точно не было. Ладно, пойду я, выздоравливай.

Вера ждала у себя. Увидев меня, просто показала на стол:

— Ну, где там твой ужин? Я ведь только когда ты спросил, поняла, как я проголодалась. — и с нетерпением спросила: — Что принес?

— Уху, — выставил я на стол котелки. — Сказали, что какая-то умопомрачительная.

Я посмотрел на военврача и понял, что она тоже подготовилась к встрече. Надушилась чем-то цветочным, заколола свои непослушные рыжие волосы зеленой заколкой в тон глазам.

— Да хоть какая, давай уже есть.

Она дала мне ложку, вроде как я в гостях у нее, и я, конечно же, свою из-за голенища доставать не стал.

Ем я эту уху, а спроси у меня, вкусная ли была — не отвечу. Я на нее смотрел. Нет, не пялился, а смотрел, вроде как ненароком. Ела она быстро, но очень аккуратно, ни капельки не проронила. И совершенно беззвучно. Даже в этом она красивая была, в том, как ела эту уху.

А я и поплыл. Второй раз в жизни. Нет, в руках я себя держал, конечно, в глаза не заглядывал, слюну не глотал, в ухо ей не дышал. Но она всё равно как-то это почувствовала. Доела уху эту, отодвинула в сторону котелок, вздохнула довольно. И посмотрела на меня… не знаю, на посторонних, которые просто котелок ухи принесли, так не смотрят. Ну, мне так показалось.