95-й. Сны о будущем прошлом (СИ) - Войлошников Владимир
Зато солянка получилась — моё почтение!
10. ВСЕ В ЛЕС!
НИ ДНЯ БЕЗ ПРИКЛЮЧЕНИЙ
Проснулась я за целый час до будильника. В семь сорок! Неврастения какая-то, блин, с еврейским оттенком! И, спрашивается: нафига? Я ж говорила, собираюсь ровно час. Всегда. Пять минут лишних будет — всё, опоздаю!
Ворча на чрезвычайную утреннюю бессонницу, я побрела умываться.
Хорошо быть молодой! Спал-не спал, мордашка всё равно свежая! Вид в зеркале придал мне оптимизма, и собирать барахлишко я поскакала уже гораздо бодрее. Люблю, понимаете, комфорт. Чтоб погулял — сел в тенёчке с удобством, на коврик, не опасаясь зелёных пятен на одежду наставить. Проголодался — бутербродик какой, морсика попить и так далее. Правда, из головы у меня всё не шли рассказы о неистребимом засилье крыс на Иркутском мясокомбинате, и что люди даже периодически находили в колбасе… что-нибудь. Фубля. Звучало всё это довольно мерзко. Поэтому вместо бутербродов были пирожки с кошерным мясом.
Ой, анекдот знаете про мясо? Говорят, что если не знаешь доподлинно — что за мясо, то можно считать его курицей. Так вот.
Еврей на базаре, показывая на свиной окорок:
— Скажите, почём эта свежая кугочка?
Продавец, обескураженно:
— Это не курица, это свинина.
— Ой, вэй! Ну кто вас спгашивал!
Короче, мои пирожки были кошерные, хоть и немного хрюкали.
В пластиковую полторашку я налила морса. Нашла в шкафу маленькое пикейное покрывало. Посидеть хватит, а лежать я там всё равно не собираюсь, даже и не надейтесь. Летом весь лесок за пляжем Якоби забит отдыхающими битком, как муравейник, не хватало ещё, чтоб кто-нибудь из кустов внезапно вылез.
Ну, вот и что? Восемь сорок, как я и говорила! Сейчас стоит хоть чем-то заняться — и всё, опоздание обеспечено.
Я потопталась в раздумьях посреди зала, нарядилась в шортики и топик — на пляж же иду — вытянула из баулов с приготовленными упаковками две. Раз уж так рано встала, пойду до папы дойду, так и так мимо. Покажу ему хоть, что у меня получается.
Отец с семьёй жил в двухкомнатной квартире, в которой (сильно потом) буду жить я с мужем и младшей дочкой. И находилась эта квартира как раз по пути. Чапать до него было минут двадцать средне-бодрым ходом (или десять, если с нашей горы рысью пронестись, что я иногда проделывала). Надеюсь, как раз поймаю его до работы. Воскресений в качестве специальных выходных у него, насколько я помню, лет пятнадцать не было, так что они точно не спят.
Да и сложно, честно говоря, подолгу спать, когда в двухкомнатной квартире живёт шесть человек трёх разных поколений и собака в придачу.
И, судя по запахам, уже что-то вкусное готовят!
Здесь меня всегда встречали хорошо — и Ольга Владимировна, папина жена, и её родители. Сводные братья были изрядно младше меня, и долгое время у нас не было ни общих интересов, ни точек соприкосновения. Привет-привет.
Папа оказался дома. Удивился, что я так рано, начал за стол усаживать. Очень они хлебосольные, никогда не отобьёшься. «А, может, через силу?» — наш девиз. Шучу, конечно. Но фразочка ходовая.
Хвастовство моё не обошлось без разворачивания, ощупывания и оценивания. И тут Ольга Владимировна сказала:
— А я вот такой хочу.
— Да Боже ж мой, я вам дарю! — всплеснула руками я. Сколько они мне помогали, и не перечесть! Что мне, жалко что ли⁈
— Да ну, мне так неудобно.
— Неудобно, говорят, на потолке спать — одеяло падает.
— Ну, Оля! Пятьдесят тыщ хоть возьми?
— Да не пятьдесят, нормально заплати! — подала веское слово баба Валя, — Чё ещё ребёнка обижать?
Ребёнок — это как бы я.
Короче, всучили они мне-таки деньги. А дед Володя, глядя на меня сквозь толстенные плюсовые линзы очков, от чего глаза его казались огромными, чуть не во все эти очки, торжественно провозгласил:
— Ты, Оля, помни! Мы всегда тебя поддержим, не только отец — и я, и бабушка, и мачеха твоя.
На этом месте Ольга Владимировна сделала почти такие же огромные глаза:
— Я — мачеха⁈
Я удивилась не меньше, потому что мачехой никогдашеньки её не называла, по имени отчеству — да. Нормально, уважительно.
Все начали хохотать и обниматься, и всё-таки усадили меня пить чай. И я едва не просохатила время! Без пяти десять подорвалась, чуть не забыла свои сумки.
Побежала уже по лестнице, отец выглянул вслед:
— Ольгуня! А второй пакет?
— Ой, блин… Я потом заберу! Или можешь его в каком-нибудь павильоне поставить, вдруг продастся, — и я понеслась.
Хорошо, тут идти пять минут. Если бодро.
Вовка сидел в коробушке остановки. В гражданке! Ну, не в военной форме, то есть. Джинсы, тёмно-серая футболка, кроссовки. Завидный жених, бляха муха!
А в руках у него…
— Ой, я так и думала, что ты с гранатом заявишься! Какая прелесть! — я чмокнула его в щёку и вручила сумку, — Держи.
— Это что?
— Стратегическое планирование приятного отдыха. Перекус и сидушка. И гранат можно туда положить.
Мы пошли вдоль малолюдного пока пляжа. Трепались про всякое, что в голову придёт. Я время от времени кидала в воду камешки. Хотелось кидать, понимаете? А ещё хотелось скакать и хохотать, но я пока сдерживалась, на это силы воли хватало, ха. Ну ладно, почти хватало.
Вовка посмотрел на мои метательные упражнения и запустил несколько плосковатых камней блинчиками. Хвастался, конечно. Он вообще похвастаться любит, как, впрочем, большинство мужиков. В крови это у них. В чебурашках. В смысле — в генах.
Я из любопытства снова потрогала воду. Мамадалагая, как же эти люди здесь купаются??? Градусов пятнадцать, наверное. Атас двенадцать раз. А интересно, Расторгуев уже свой «атас» спел?
Берег изгибался плавной дугой, упираясь в сопку. Здесь собственно пляж и парк кончался и переходил скорее в «лес вдоль воды».
Лесок этот состоял преимущественно из берёз — светлый, зелень яркая, прямо глянцевая. А берег постепенно поднимался, образуя обрывчик метров пять высотой. Волна год за годом потихоньку подмывает берег, растущие на краю деревья наклоняются. Каким-то удаётся ухватиться корнями покрепче, и они растут дальше, глядясь в чистейшую Ангарскую воду. Какие-то не выдерживают такой борьбы и падают вниз. И их уносят волны. Такая вот несколько философичная размышлизма.
Мы прошлись вдоль обрыва почти до самой зимней канатной дороги. Вроде и недалеко, с километр, но… Целовались, конечно, когда народу рядом не было. Поэтому шли долго.
Потом повернули назад, забирая чуть повыше по сопке. Нашли симпатичное место, расселись на маленьком оранжевом покрывале, разложили свою полянку. Красота!
— Вкусно?
— Обалдеть!
— Бабушка у меня сейчас старенькая уже, а раньше часто такие стряпала. Прямо вкус детства. А ещё чак-чак.
— А чак-чак это что?
— Шарики такие из теста, маленькие как фасолинки, жареные, залитые медовой карамелью. Но это больше праздничное, татарское, вместо торта. А из простой еды в детстве самое моё любимое было — жареная картошка с колбасой. Эта картошка почему-то такой вкусной казалась, вкуснее всего. Поставят перед тобой, она такая горячая, и молока дадут стакан прохладного — м-м-м… А у тебя?
Вовка ненадолго задумался.
— Ты знаешь, это, наверное, даже не просто блюдо, а… несколько ощущений сразу. Я маленький, лет пять. У деда в деревне. Бабушка ставит на стол большую тарелку с картошкой — картошка круглая такая, жёлтая, целая горка, и пар от неё идёт горячий. Я смотрю — открывается дверь, отец заходит, а по полу морозные клубы разбегаются. И сало он кладёт на стол, солёное. А дед начинает резать — сало мороженое, режется с трудом и заворачивается такими стружками. И горчицу бабушка ставит в маленькой чашечке — собственного изготовления, на меду. Эта горчица такая острая, понюхаешь — слёзы ручьём потекут…
