Нищий барин (СИ) - Иванов Дмитрий
Зря я опасался, что не найду барский дом, он был единственный двухэтажный на всю округу. Осторожно захожу, передвигаясь с помощью священника, внутрь, где меня встречает охающая жабоподобная бабища, тем не менее вкусно пахнущая свежеиспеченной сдобой.
— Матрёна, осторожнее, барин покалечился! — сурово произносит Герман, взяв ситуацию под контроль. — И пошли кого в город за лекарем.
— Тимоху тоже в дом тащите, — отдаю приказ пейзанам. — И отправляй за лекарем немедленно, худо мне.
Шатаясь, бреду в свою комнату. Ну, как в свою… Она точно моя, раз ноги сами несут меня в нужном направлении. Первым делом — на горшок. Он стоит за ширмой, как я и предполагал. Потом срочно захотелось курить. Где там моя табакерка? Но тут меня пронзила мысль: откуда я это могу знать? Я ведь понятия не имел, где находится эта комната, не говоря уже о горшке. Да и курить я бросил ещё в десятом классе! Кидает в холодный пот, но сейчас не до рефлексий — боль накатывает волнами, сил терпеть просто нет. Похоже, тушка барина, в которую я переселился, серьёзно пострадала. Чувствую, как теряю сознание и проваливаюсь в беспамятство.
Очнулся от резкой боли в руке. Кто-то колет меня чем-то острым, и это вовсе не сон. Открываю глаза и вижу толстого дядю с таким важным выражением лица, которое не у каждого губернатора бывает. Кошу глаза вниз и ору:
— Ты зачем в меня ножиком ткнул?
— Не извольте волноваться, барин. Дурную кровь надо спустить!
Ой, уморят меня местные эскулапы!
— Спустил и молодец! Хватит! Что там Тимоха мой?
— Да, что ему будет, собаке? — зло отзывается Матрена. — Жрет как не в себя! Очнулся давно, чего тут непонятного — подлое сословие.
— Что со мной? — спрашиваю я с целью потянуть время и понять — раскололся таксист или нет? В дурку неохота.
— Ушиблись вы, барин, но я вас спас! — гордо отчеканил круглолицый доктор, явно ожидая оваций по этому поводу.
Лезу в ящик стола (с какого перепуга я вообще знаю, где тут что лежит?), вытаскиваю свежеотчеканенную полтину с двуглавым орлом и протягиваю лекарю. Тот, чуть ли не в реверанс становясь, кланяется и — на минуточку! — целует мне руку. Я, честно говоря, в шоке, но делаю вид, что всё так и должно быть. И тут меня снова колбасит: а откуда я знаю, где тут монеты лежат, сколько дать денег доктору за приём и выезд⁈ Руку мне ещё целуют, как барышне! Тьфу…
— Идите, а мне Тимоху позовите, — отдаю приказ Матрене и лекарю.
— Завтра надо бы повторить, — угодливо говорит обладатель пятидесяти копеек.
— Вылечил уже, будешь нужен — позову! Отвезите его назад.
— Мне бы муки пеклеванной с собой. Я и купить могу! — не уходит лекарь.
— Ну, покупай, коли богат. Как раз на полпуда хватит, — смеюсь я.
А в голове мелькает: «За десять минут работы — косарь по-нашему! Не хило тут кровь пускают…» Опять не мои мысли.
Лекарь, наконец, уходит, и ко мне приводят Тимоху-Адама. Киваю Матрене, чтобы оставила нас одних.
— Ты понял, что случилось? — азартно шепчет таксист. — Мы в прошлое попали! Как в кино, понимаешь?
— Не видел я таких фильмов, — пожимаю плечами. — Но ты прав, тело точно не мое, а какого-то местного барина. Как меня до сих пор не раскусили, ума не приложу.
— А меня как? — Тимоха возмущённо разводит руками. — Я ж армянин, русский язык даже в школе не учил, а тут говорю, как на родном! Там мы погибли, а тут — живы! Ара! Давай тут жить! Ты, главное, не проговорись! — учит меня тертый жизнью армянский таксист.
— Я-то могила, — и смотрю с сомнением на товарища по несчастью. — А вот с тобой что делать будем?
— Бизнес, брат! — Тимоха расправляет плечи и лицо его светится энтузиазмом. — Хорошо жить будем! Я продавать умею!
А чего продавать? — всё-таки спросил я. Всё! — посулил товарищ по несчастью.
— Ладно, ты чего выяснил, пока я в отрубе был?
— Жена у меня есть, молодая. Сегодня попробую… Ты сирота уже два года: папа погиб на войне, а мама недавно в горячке померла. Деревня у тебя — сто двадцать душ, и два хутора в придачу, итого — сто сорок душ крепостных. Долги имеются. Церковь строят: положен священник с псаломщиком… Храм будет двухъярусный — нижний тёплый, во имя Архистратига Михаила, а верхний — холодный, во имя Живоначальной Троицы.
— Бля! — вырывается у меня. — Как ты это всё узнал⁈
— Поп рассказывал. Падла с посохом. Здоровый — жуть! — поежился Тимоха.
Наш разговор прервала… нет, не Матрена, а смешливая молодая девка, подавшая нам выпечку и чай в красивых чайных парах. Чай, заметьте, не из каких-нибудь травок, а настоящий, и, судя по аромату и объёму, дорогущий. Я под завистливым взором Адама шлепаю девку по заднице и выпроваживаю прочь.
— Да, барином быть лучше! — тянет через губу он. — А все ведь уверены в том, что ты меня выпорешь!
— Болтать будешь — и вправду выпорю, — спокойно отзываюсь я, дуя на горячий чай и заедая божественно вкусной ватрушкой.
Тимоха тоже не отстает.
— Ты, главное, не спались! Ни о чём не спрашивай, делай выводы из контекста, — учит меня Адам.
— Ты откуда такой вылез? У меня свой бизнес по продаже бумаги, а ты — таксёр! Нашел, кого учить!
— Не злись. Просто не хочу на костёр, — машет рукой армянин.
— Пошутил я про костёр. Нет такого уже нигде в этом времени, — сознаюсь я.
— Ты… А, ладно! Всё равно, без палева надо бы… — остывает горячий южанин.
— Всё, теперь вали к жене. Если что, просись к барину, — обрываю я его.
Тимоха ушёл, а меня мутит. И слабость, не иначе как от этого дурацкого кровопускания. Но надо бы устроить шмон в своих покоях. Для начала подхожу к зеркалу. Из него на себя смотрю… я сам, но моложе. А ведь мои родители и деды тут жили. В этой самой деревне. Так что я могу быть предком самого себя. Хотя… не было у нас господ в родове! Не было! С другой стороны, барин и бастарда мог заделать. Или как это по-русски? Байстрюка? А ведь поперло мне — барин, да ещё молодой. Войны никакой не предвидится, вроде. До Крымской (когда, кстати, она?) далеко. Историю в школе не учил, так, книжки почитывал. Это плохо. Ладно, скажем «спасибо боже» за лишние годы жизни, пусть и в такой дыре, как наше село. Черт, а молитв-то я не знаю! Ну ни одной! Тут мой взор падает на молитвослов, лежащий на столике. Кроме него, там аккуратно разложены лист бумаги и чернильница с пером. Вот и как к этой находке отнестись? Писать-то пером я научусь, а правил языка не знаю. Ладно, хоть молитвослов почитаю — авось научусь говорить, как полагается.
Открываю книгу наугад. Слева — картинка, справа — текст. Много точек над буквами. Читаю:
МЛТВЫ ОуТРЕНIM.
Во имя Оца и Сна и стаго Дха. Аминь.
….
И дальше все в том же духе. Листаю. Год издания — 1811. Внезапно взор мой сфокусировался, и читать стало легче! Может, зрительная память прежнего хозяина тела сработала?
Осматриваю комнату. Вернее, здесь две комнаты, так как за ширмой стоят красивый резной стул без днища и ведро с крышкой под ним. Рядом имеется деревянная расписная лохань метра полтора в длину, явно для омовения. Ну что ж, быт барский постепенно проясняется! Думаю, барин-то жил неплохо, раз даже санузел в его покоях имеется. Пусть и с ведром… А лохань — просто произведение искусства, хоть и для купания.
На стенах видны следы покраски, словно кто-то пытался освежить интерьер, но не слишком старался. Вдоль длинной стены стоит кровать, над ней висят портреты родителей — те самые, кого я, по всей видимости, теперь должен называть «батюшкой» и «матушкой». Напротив — небольшой шкафчик с графинами и посудой. Среди всей этой стеклотары выделяется красивый чайный сервиз на шесть персон, явно не из дешёвых. А рядом, в уголке, стоят маленькие иконки, придавая всему этому пространству какой-то милый религиозный уют. На полочке там же покоятся четыре книги — может, в них что-нибудь интересное для местного барина?
В углу у самого входа, расположена большая икона — судя по всему, местная святыня, ведь для неё даже отдельную полочку выделили. Вся мебель скромная, но основательная: три стула, точнее, один стул и два полукресла с массивными подлокотниками. На полу — ковер! Красивый и дорогой на вид, хоть и чуть потертый. А я по нему обутый. Непорядок! Вон и тапки стоят аккуратненько, будто ждут, когда я соизволю снять сапоги.
