Крылатый воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

— Трогай! — скомандовал один из них.

Когда они занимались утонувшей женщиной, я с перекинутой через шею лямкой сагайдака, закинутого за спину, осторожно выбирался из кустов и сел на траву так, чтобы меня пока не было заметно. Смотрю строго в себя, ничего не вижу, ничего не слышу.

— Эй, ты чего там сидишь⁈ — послышалось от берега.

Я медленно повернул голову на звук голоса и тупо уставился на военных. В первый раз надо сыграть без ошибок. Если тебе поверят, ты поверишь себе, и дальше врать будет легче.

— Чего молчишь? — спросил возница, слез с облучка и, отдав вожжи одному из солдат, направился ко мне, а за ним остальные трое.

Ему было лет двадцать шесть. На воротнике гимнастерки синие петлицы с красной полоской посередине вдоль, на которых эмблемы военно-воздушных сил — крылья накрест с двулопастным пропеллером — и по два красных треугольника на каждом. Младший сержант, наверное. Сопровождавшим его лет по девятнадцать и петлицы и совесть чистые.

— Где я? — спросил, тупо глядя в глаза младшему командиру.

— В Каче, — ответил он, но понял, что я не знаю, где это, и добавил: — Возле Севастополя.

— Севастополь? — повторил я и задумался, вспоминая, что это такое.

— Ты с потопленного корабля? Выплыл? — задал он следующий вопрос.

— Не помню. Ничего не помню. Голова болит, — тихо ответил я.

— Как зовут-то хоть помнишь, братишка? — спросил один из сопровождавших его, рыжеватый, с конопушками на лице.

Я задумался и произнес вопросительно:

— Шурик?

— Саша, значится, — сделал вывод конопатый.

— Контуженный он. Видел в Финскую такого. Тоже сперва ни черта не помнил, а потом потихоньку оклемался, — сделал вывод младший командир и предложил мне: — Пойдем с нами, доктор тебя посмотрит.

— Пойдем, — сразу согласился я, попробовал встать и покачнулся.

— Помогите ему, — приказал он.

— Я сам, — попробовал отказаться, но меня подхватили под руки два солдата и повели к телеге.

В ней лежали вповалку пять трупов, три женских и два мужских. Все обклеваны чайками. Меня посадили рядом с возницей. Конь поднатужился, выдергивая загрузшие в песке колеса, выхлопнул в нашу сторону довольно продолжительно и вонюче, за что получил вожжами по крупу, развернулся вместе с телегой и неторопливо зашагал в ту сторону, откуда приехали.

2

Во время учебы в Севастопольской авиационной школе я ни разу не бывал в лазарете, даже не заглядывал из любопытства. Умели при царе строить с запасом на будущее. Если вдруг случится война или эпидемия, места хватит на всех. Сейчас бо́льшая часть лазарета закрыта. Функционируют только процедурный кабинет, в котором звякает медицинскими инструментами коротконогая и жопастая медсестра Даша лет сорока пяти, одетая в белую косынку, завязанную сзади, и халат длиной чуть ниже коленей, и смотровой военного врача второго ранга (майор) Сидельникова — сухощавого типа под сорок с морщинистым лбом, будто напряженно решает сразу все проблемы человечества, узким лицом и массивным носом, на котором надежно сидят очки в потускневшей оправе из пластмассы, многоцветной, «под гармонь», какие изготавливали на заводе «Одесский целлулоид». Может быть, благодаря мне обзавелся ею. На военвраче белая круглая шапочка и мешковатый халат, застегнутый до горла, виден только воротник серой рубашки, неформенной.

Он достал чистый бланк истории болезни, макнул стальное перо синей деревянной ручки в белую чернильницу с голубой каемкой поверху и спросил:

— Фамилия, имя отчество?

Я начал «вспоминать», направив взгляд вправо вверх, и через несколько секунд признался:

— Не помню. Зовут, вроде бы, Саша. А фамилия… Нет, не помню.

— А документ какой-нибудь есть? — поинтересовался он.

— Документ? — я опять задумался.

— Паспорт или комсомольский билет, — подсказал он.

И тут я «вспомнил» и, расстегнув верхнюю пуговицу, полез во внутренний карман пиджака, где долго возился с булавкой, а потом достал немного подсохший документ:

— Вот.

Доктор открыл его, увидел размытые чернила, гмыкнул, после чего прочел:

— Изюмов? Правильно?

— Да, — согласился я, хотя, если бы был выбор, вряд ли остановился на такой говорящей фамилии.

— Александр… Васильевич? — сумел разобрать он.

— Ага, — подтвердил я.

Он записал мои фамилию, имя, отчество и дату рождения, после чего попробовал распрямить фотографию, чертыхнулся тихо и объяснил:

— Хотел подправить и испортил фото, теперь ничего не видно. Ладно, я укажу это в истории болезни, покажешь ее в милиции, когда будешь оформлять новый.

После этого он записал мой адрес, уточнив номер квартиры.

— На втором этаже направо, — ответил я.

— Значит, восьмая, если по четыре на этаже, — решил военврач второго ранга Сидельников и полюбопытствовал: — А где учился?

— В университете на химическом отделении, на третий курс перешел, — после короткой паузы ответил я.

— Что-то уже вспомнил! — обрадовался он. — А формулу аспирина знаешь?

— С9Н8О4, — выдал я без раздумий, потому что советовал своему швейцарскому компаньону герру Сандозу начать производство этого лекарства в таблетках, а не порошах, как выпускал он.

— Значит, идешь на поправку, — сделал вывод военврач второго ранга, после чего осмотрел мою разбитую физиономия, проверил, не сломан ли нос, лицевые кости. — Ушибы не опасные. Даша обработает их.

Видимо, выгляжу я мрачно, потому что дежурный офицер, старший лейтенант, на контрольно-пропускном пункте, глянув на меня, сразу поверил, что я чудом выжил, единственный с того корабля, который потопили немецкие бомбардировщики, и разрешил отвезти в лазарет на территории воинской части.

Военврач второго ранга Сидельников что-то записал в моей истории болезни, после чего спросил:

— Голова болит?

— Как будто молоточками изнутри бьют, и тошнит сильно — соврал я.

— Сейчас давление померяем, — решил он и достал из шкафа деревянную коробку.

Внутри была манжета с резиновым мешочком, соединенным трубкой с грушей и ртутным манометром, который был прикреплен изнутри к поднятой вертикально верхней крышке. Военврач второго ранга присоединил манжету к моему левому плечу и накачал воздух в мешочек, пока не перестала пульсировать лучевая артерия, после чего медленно стравил его. Пульсация возобновилась чуть выше отметки сто сорок. Во-первых, у меня так называемый синдром белого халата — когда давление меряет врач или медсестра, оно обязательно подскакивает, но только в первый раз. Во-вторых, не зря я напряг мышцы плеча.

— М-да, высоковато, — сделал вывод военврач Сидельников.

— У меня всегда нормальное, — сообщил я.

— У здорового так и должно быть, но ты перенес сильную контузию, — сказал он. — Давай правую руку.

Во второй раз прибор показал сто двадцать пять, ведь я ему не мешал, потому что знал, что при сотрясении мозга оно должно отличаться на другой руке.

— Классический случай, — решил военврач второго ранга и записал свои соображения в историю болезни. — Что ж, прописываю постельный режим на трое суток, — после чего позвал медсестру: — Даша! Обработай молодому человеку ушибы, а потом отведи его в первую палату. Я сейчас схожу в столовую, договорюсь, чтобы его на довольствие поставили.

— Какая сегодня дата? — задал я самый важный для меня вопрос.

— Семнадцатое августа тысяча девятьсот сорок первого года, воскресенье, — ответил он.

Эк меня угораздило! Да еще и в призывном возрасте.

Медсестра измазала меня «зеленкой», химическую формулу которой я забыл, отвела в пустую палату, где было шесть заправленных коек и воняло хлоркой. Подушки стояли на одном углу. Вторая простыня была свернута широкой полосой, по косой пересекала серое казенное одеяло, а края подоткнуты под него.

— Снимай одежду и выложи все из карманов, постираю, пока пятна не засохли, — предложила она. — А то такой красивый костюм загубишь.

— Мама пошила. Она швеей работала. Плыла вместе со мной, — сообщил я.