Адмирал: Сашка. Братишка. Адмирал - Поселягин Владимир Геннадьевич

Очнулся я как-то сразу рывком. То есть недолго приходил в себя, осматриваясь мутным взглядом, как это у меня было после контузии. А раз и очнулся, и увидел, как мужчина в белом халате, видимо врач, разгибаясь, убирает резко пахнущий шарик ваты от моего лица. Ага, так вот что заставило меня очнуться, дали понюхать нашатырного спирта. Где я, интересно? В госпитале? В аварию попали? Ничего не помню. Последнее, что припоминается, что в машину садился к людям Берии и выезжал с территории аэродрома. Вроде, когда ворота проезжали с часовым, чем-то меня отвлекли. Точно, так и было. Больше нечего не помню. А я, вообще, у наших?

Тут врач, который убирал инструменты и баночки в кожаный саквояж, кому-то что-то сказал, причём на незнакомом мне языке. Предположительно на польском, пшекал много. А это уже совсем не хорошо.

– Очнулся, значит? – услышал я знакомый голос. Узнал сразу, того капитана баритон был.

Наконец поляк сделал шаг в сторону, и я рассмотрел сидевшего на соседней койке капитана, порученца Сталина. Был он в той же форме, точнее в командирских галифе, френча не было, нательная рубаха, повреждённая и тронутая огнём, голова забинтованная, правая рука в гипсе. Хорошо его потрепало. В это время я расслышал голоса в коридоре, на немецком. Видимо был обход в госпитале, и врач давал указания. Тут всё и встало на свои места. Опять выкрали. То бандиты, то теперь вот немцы. Что я им мёдом намазан?!

– Где мы? – тихим голосом спросил я, слегка разыгрывая слабость.

– А ты догадайся, – усмехнулся тот.

– Ты немец, и ты выкрал меня.

– Верно, – даже удивился тот. – Анализируешь неплохо. Что ещё скажешь?

– Думаю, ты агентом у нас был, давним. Пришлось раскрыться, когда меня похищал. Наверняка приказ сверху спустили, доставить во что бы то ни стало.

– Почти угадал. В Союзе я действительно работал больше двадцати лет, в органах. Сначала ЧК, потом ОГПУ, и вот НКВД. До майора госбезопасности дослужился. Только выйти из игры пришлось в Крыму, когда я помог нашим войскам взять полуостров. А тут я участвовал в одиночной акции. Пришлось быстро работать, многие из флотских меня в лицо знали, странно, что капитан, адъютант командующего флота меня не признал. Под самый конец обороны Крыма, то, что я агент немцев, им выяснить удалось. А этот видимо новенький. Да особо информацию обо мне не распространяли. Устроился я в разведотделе вермахта, а тут раз – срочно проводить операцию в Поти, вот меня и направили. Город я хорошо знаю, в местном отделе НКВД два года служил, пока на повышение не ушёл. Едва успели тебя с трапа самолёта снять.

– Мы в Польше? Почему не в Крыму? На самолёте вывезли?

– Всё прошло идеально, ваши совсем ушами хлопали. Даже на стрельбу, когда мы адъютанта и охрану его уничтожали, никто не дёрнулся. Потом к самолёту, и отправили в генерал-губернаторство. Тут ты прав, мы в Польше, как ты её называешь. Ну а Крым? Слишком плотный зонтик советских истребителей там, рисковать не стали, да и приказ имеется доставить как можно быстрее, поэтому сразу отправили по назначению в рейх. Ушли подальше над Чёрным морем, дозаправились в Румынии и до генерал-губернаторства долетели. Вот только, как видишь, случайность произошла. Подломилась стойка шасси, когда мы посадку совершили для дозаправки. В аварии, что странно, единственный, кто не пострадал, это ты. Лётчики заживо сгорели, когда крыло от трения об бетон полосы загорелось и бензин вспыхнул. Вытащили тебя. Приказ был доставить в целости и сохранности. Сутки ты без сознания был. Думал, я ударил слишком сильно, а нет, очнулся.

– Что-то ты больно откровенен, – пробурчал я. – Операцию Отто Скорцени готовил?

– А кто это?

Судя по недоумению явно не играющего немца, он действительно его не знал. Возможно, я дал маху, и самый известный диверсант Гитлера ещё неизвестен или никак не проявил себя. Ладно, хоть фамилию вспомнил, не то что биографию Отто. Чтобы развеять сомнения немца, сказал:

– Да так, чел один… Мы в Варшаве?

– Хватит информации. Через час самолёт, мы с тобой вылетаем в Берлин. Лично я из-за этой аварии не собираюсь лишаться честно заработанной награды. А мне крест светит.

– Обещаю, ты его получишь, – вполне серьёзно ответил я. – Берёзовый.

– Наглец. Ничего, когда тебя будут публично казнить, поквитаемся. Если бы не приказ, чтобы ни царапинки не было, поучил бы тебя уму-разуму. Всё, одевайся.

Не знаю, то ли он сигнал подал, то ли нас слушали, но двери, через которые вышел польский врач, распахнулись и вошли два солдата СС, с автоматами на груди, замерев у открытого входа по стойке смирно. Ясно, никто помогать мне одеваться не будет. Вот к поддельному капитану скользнула из коридора миловидная медсестричка, тоже полячкой оказалась. Ох, как она вокруг него крутилась и ворковала, помогая надевать обгорелый, но вычищенный френч капитана НКВД. Странно, чего это его в свою форму не одевают? Тоже что-то с этим придумали? Какую-нибудь лапшу будут вешать своим обывателям, что вот, советский капитан сам сдался в плен и врага рейха привёл. То, что я враг рейха, мне ещё в штабе Черноморского флота сообщили, после успешного наступления и освобождения огромных территорий. Гитлер лично по радио объявил. Ну и угон трофейных кораблей припомнили. И как немцы узнали, что я тут замешан? Это я про то наступление, про которое советские газеты уже второй день сообщают. С эмоциями, не меньше, чем при наступлении под Москвой. Ну да, такое же крупное.

После того как лжекапитан велел мне одеваться, откинув простыню и кряхтя, продолжая изображать слабость, мало ли пригодится, я осмотрел себя. Лежал я в одних трусах. Синяки по всему телу были, видимо после авиакатастрофы, но ничего больше не обнаружил. Разве что левый локоть ныл. Вещи лежали тут же, на стуле возле тумбочки. Ни пистолета, ни ножа, ничего не было. Всё вытащили. Оставили мне только тельняшку, мою робу и морские боты, те, что на шнуровке. Даже ремня не было. Носки только в обувь сунули, причём мои, ношенные и не стираные. А вот фуражки моей морской не было, похоже, сгинула при захвате. Жаль.

Натянув носки, потом тельник и сверху комбез, без ремня он на балахон похож, лишь по привычке закатал рукава, они чуть длиннее необходимого были, всё времени укоротить не хватало. Когда я завязал шнуровку ботинок и встал, притопнув, капитан тоже был готов. Руки мне не связывали, видимо не опасались, знали, что я стрелок, но кто же допустит, чтобы я оружие добыл, так что повели свободно. В коридоре было ещё два солдата, те выстроились в коробочку и, конвоируя нас, направились к выходу. Мы на втором этаже находились, поэтому сначала спустились по лестнице вниз. Госпиталь немецкий оказался, но тут работали и поляки. Доверяли им, что ли? Странно, вроде немцы не дураки и знали, что доверять пшекам ни в коем случае нельзя, ещё те лизоблюды и любители бить в спину.

Пока шел, старался незаметно осматриваться, стреляя глазами туда-сюда. Капитан, что шёл рядом по правую руку, кобура с ТТ закрыта, пока откроешь, достанешь пистолет, вдруг тот его туда с силой запихнул, замаешься выковыривать, раз десять скрутить успеют, а то и пристрелить. Последнее вряд ли, если вспомнить слова лжекапитана. В сапоге у него явно что-то есть, голенища узкие, плотно обжимают икры. Думаю, нож. Хороший такой свинорез. Четыре немца, форма, амуниция одинаковые, даже гранаты за поясом. По две у каждого. У всех автоматы. У троих МП, по-моему «сороковые», а у четвёртого уже знакомая машинка. Редкость, между прочим. Дырчатый кожух ствола, приклад деревянный, как у ППШ, и магазин сбоку вставлен, как у «Стэна». «МП-28» он называется, если мне память не изменяет. У меня такого трофея не было, но бойцы показывали, хвалились. Это ещё под Москвой было, когда я три дня снайперил.

Охрана лохами не выглядит, бросок в случае нужды не проморгают. Опытные, не тыловики какие-то брюхатые, которые единственно, что могут, на посту стоять да крестьян шмонать. Не-е, эти волкодавы серьёзные, я не удивлюсь, если подтвердится, что они участвовали в моём захвате и в прикрытии, при вывозе бессознательного тела. Так что пока выхода я не видел, охраняли хорошо, отслеживая все мои движения на ходу. Особо я не печалился, сейчас нет возможности сбежать, но как будет – свалю. Я отчаянный – смогу.