Барин-Шабарин 5 (СИ) - Старый Денис
Безусловно, сперва я стал рассказывать о том, что присутствовать в таком обществе для меня великая честь. Пусть Милютин ещё был только тайным советником, а не тем министром, который воплощал в жизни реформы Александра II, но Пётр Андреевич Вяземский уже был знаменитым поэтом, между тем, он князь.
Ну, а после я вкратце рассказал о том, чем занимаюсь. В своём рассказе делал упор на то, что я промышленник, и в моей собственности уже не одно достаточно крупное предприятие. Пришлось козырнуть дружбой со светлейшим князем Михаилом Семёновичем Воронцовым, рассказать о своих деловых и приятельских отношениях с графом Алексеем Алексеевичем Бобринским. Я не бравировал своими связями, тем более, что присутствующих подобных знакомств должно было быть еще больше. Но и не хотел, чтобы моим обществом тяготились, считали меня неким неудобством сегодняшнего вечера.
— Не чинитесь, все кто попадает в салон Анны Павловны, становится равными друг другу. Я и сам из бедной дворянской семьи, имение было всего лишь на сто пятьдесят душ. Но вы и я здесь, — сказал Николай Алексеевич Милютин.
Не знаю, чем было вызвано достаточно тёплые отношения ко мне со стороны и Милютина, чуть позже Вяземского, возможно, я просто не смог определить отличную актёрскую игру, но фальши не чувствовал.
— У нас есть три темы для разговора. Можем поговорить о состоянии дел в деревне, развитии производства в Российской империи и железных дорогах, а также о поэзии — о вечном, — резюмировал моё представление Пётр Андреевич Вяземский.
Было слышно, что он хотел бы поговорить как раз-таки о поэзии, я уже настраивался на то, что стоило бы что-то прочитать из восстановленных в памяти стихотворений. Всё же стихи я когда-то и читал и учил, чтобы покорять женские сердца, но знал их не так много, лишь только, чтобы слегка помочь своему другу Хвостовскому заработать имя.
— Господа, озвученные вами, князь, первая и вторая темы, суть одно целое — сказал я.
— Очень любопытно, — сказал Милютин, поёрзав на своём стуле, заняв более удобное положение. — Извольте, объяснить!
Что ж, поговорим о крепостничестве и о том, как оно влияет на промышленность, и что мы по многим показателям уже отстаём.
— Извольте, господа, с превеликим удовольствием, — сказал я, собираясь с мыслями
Глава 9
— Но это же несправедливо по отношению ко всем. И крестьяне с ваших слов, словно не люди, а детали механизма. Интересы помещиков не учитываете, — возмущался Николай Алексеевич Милютин. — Господин Шабарин, я ни в коей мере не говорю о том, что ваша позиция никчёмна. Но всё же она должна быть человечной.
— А я, уже простите, считаю, что предложенное вами просто невозможно. Закон о вольных землепашцах тому доказательство, — высказался Пётр Андреевич Вяземский.
Мы с Милютиным даже невольно переглянулись. Очевидно, что ни я, ни он не поняли, причём здесь закон о вольных землепашцах. Говорили мы, как казалось, несколько об ином. Князь Вяземский просто был не в теме, но старался хоть что-нибудь, но сказать. Вот, как сейчас, глупость.
Уже изрядно прожив в этом времени, вкусив прелести управления поместьем, заметив, как со своими землями управляются другие помещики, я пришёл к выводу, что далеко не все крестьяне готовы сбросить с себя оковы крепостничества. Проблема, которая мне, с высоты ста семидесяти лет, казалась достаточно простой, на поверку оказалось сложной и глубокой.
То, что с крепостничеством нужно бороться и высвобождать крестьян от крепости — факт неоспоримый, но не для самих крестьян. Дело в том, что многие крепостные всю свою жизнь живут решениями помещика и во многом надеются на барина. Помещик им поможет в голодные годы, барин подскажет, как поступать с сложных ситуациях, хозяин даст семян. Это, конечно, метафизическая категория, но крестьяне просто не умеют брать ответственность, принимать решения.
И тут им предлагается жизнь по собственному укладу. Одна категория крестьян, которая более-менее расторопная, примет новые правила жизни, даже со временем превратится в крепких кулаков. А вот другие просто растеряются, не будут понимать, что им делать. И тогда они просто пойдут к барину уже протоптанной дорожкой. Помещик, в свою очередь, не преминет этим воспользоваться. Он вернёт все те порядки, которые уже вроде бы как и отменены.
— Я не соглашусь с вами, — запротестовал Милютин. — Крестьяне знают землю и что с ней делать. К тому же они будут искать новой доли, что хорошо скажется на развитии промышленности. Как строить железные дороги, о которых вы так ратуете, если не будет кем их строить?
— И вы полностью правы, господин Милютин, вопрос только лишь о том, как освободить нужное количество рабочей силы, чтобы вступить в эру индустриального развития, — сказал я.
Дело же не в том, что не нужно отменять крепостничество, вопрос о том, как это было сделано в иной реальности этим же человеком, что сейчас со мной спорит.
Крестьянин после своего освобождения не станет, вдруг, другим. Он будет жить так, как он жил и пять-десять лет тому назад, но при этом будет должен немалые деньги государству, что будет ещё больше разорит крестьянское хозяйство. Более того, если реформа пойдёт по тем же лекалам, как и в иной реальности, то наметится сильный спад в производительности труда в сельском хозяйстве. Пусть и в первое время.
По той реформе все сервитуты оставались за помещиком. Это луга, лес, озёра и реки. Крестьянин не сможет уже просто пойти на речку и словить рыбку, чем, порой, можно спасти от голода свою семью. Просто так не сходишь в лес за грибами или ягодами. Даже берёзовой коры не наберёшь, чтобы ею по ранней весне прокормиться. А дрова, а строительный материал? Всё это останется у помещика.
— Господа, если у крестьянина не будет плуга, лопаты, коня и телеги. Если всё это останется у помещика, то ряд регионов ощутит голод, а страна в преддверии промышленного переворота, недополучит зерна на продажу за рубеж, — продолжал я отстаивать свою точку зрения. — Не будет денег за зерно, не будет за что покупать станки и механизмы для производства.
— Простите, господа, я должен уделить внимание иным гостям Анны Павловны, — Андреевич Вяземский встал и направился к литераторам, по крайней мере, именно оттуда звучали эмоциональные споры о литературе и поэзии, в частности.
Он и без того почти молчал последние десять минут. Уже давно бы ушел, а не томился и не отвлекал своим печальным видом.
— Так как, вы видите отмену крепостного права? — будто и не заметил князя Вяземского, с интересом спрашивал Меня Николай Алексеевич Милютин. — Удивительный взгляд на обстоятельства у вас, господин Шабарин. Сколько у стенах этого гостеприимного дома проблема обсуждалась, но такого мнения я не слышал.
Я отпил шампанского, хотя с большим удовольствием предпочёл бы простую воду, но её на столах не был Чуть удобнее сел на своём стуле, продолжил увлекательную беседу:
— Если образцово, идеально правильно освобождать крестьян от крепости, то сперва нужно наделить полной экономической и личной свободой государственных крестьян. Конечно же, принять ряд законов, по которым помещик не будет иметь вольности над жизнью и здоровьем крепостного. Но что нужно для государства? Промышленное развитие, которое почти невозможно без того, чтобы присутствовал в достаточной мере класс образованных и умелых мастеров… — говорил я, а Милютин смотрел, практически не моргая.
Дело в том, что с той позиции, с которой я вижу отмену крепостного права, как мне кажется, не видит никто. Не скажу, что мне по-человечески наплевать на личные свободы и судьбы крепостных крестьян. Нет, напротив. Но ведь большинство из них — это, словно дети, которые сперва должны повзрослеть, чтобы потом выходить во взрослую жизнь. Отпускать крестьян нужно, но только когда будут строиться заводы, когда начнется массовое строительство железных дорог, будет создана более широкая, чем сейчас, сеть образовательных учреждений.
