Санька-умник 3 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич
— Продвигаемся, Александр, но — медленно, — не порадовал меня Вершинин. — Сложно всё, очень сложно.
Может снова начать бабочек ловить?
Я озвучил свою мысль, но она была категорически отвергнута.
— Что мне дальше делать? — поинтересовался я у академика.
— Продолжать своё обучение. У тебя это хорошо получается.
Ещё бы не хорошо. Я уже почти за два курса все зачеты получил и экзамены экстерном сдал. Даже притормозить немного решил. Не надо к себе лишнего внимания привлекать. Когда слишком хорошо, это — не очень хорошо.
— Я бы лучше обратно в Китай вернулся. Ребята там воюют, а я здесь буду отсиживаться. Учебники с собой возьму…
Вершинин моё предложение принял. Надавал мне заданий в отношении нашей опытной и контрольной групп.
— Фиксируй всё в динамике по этим параметрам. Отдаленные результаты действия препарата тоже очень важны.
Важны-то важны… Но, была одна закавыка. Численность лётчиков, которые принимали и не принимали бабочковую настойку понемногу становилась всё меньше.
Война, на которой нас как бы и не было, без потерь с нашей стороны не обходилась.
Люди-то не железные. Я, будучи в Китае, хоть и не большой специалист в медицине, но стал замечать у пилотов признаки хронической усталости.
И, не только я.
Несколько наших лётчиков были уже отправлены домой в СССР.
Надо сказать, что это — хорошо. Нельзя их было больше в небо выпускать. Нет, не совсем, а на время. Человеку нужен отдых. Без него нельзя.
По рассказам пилотов, а с большинством из них у меня сложились доверительные отношения, мы во время Великой Отечественной так немало хороших лётчиков потеряли. Перегорали они. Совершали боевые вылеты один за другим, а потом и наступал край… Хоть стреляй их, а не могли они себя заставить в небо подняться. Нет, не трусили, это — другое.
И ведь — стреляли… Но, не будем об этом.
Оставались наиболее крепкие. Однако пополнение и смена по неизвестным Кожедубу причинам задерживались, оставшимся приходилось летать всё чаще и чаще.
Вот поэтому он меня с бабочковой настойкой и к стенке прижимал.
— Капитан! Давай ещё! Что хочешь делай, а помогай!
Я бы помог, да нечем…
Всё чаще и чаще стали случаться вылеты в Порт-Артур. Там, на старом военном кладбище времен русско-японской войны 1904–1905 годов, всё больше становилось уже свежих могил наших боевых друзей — советских летчиков.
— Лети к своему Вершинину. Поторопи его. Что-то долго он копается. Закрадываются у меня нехорошие мысли, капитан…
Такое я услышал от Кожедуба после очередных похорон.
Перед этим мы ещё и капитана Абакумова чуть не потеряли.
В первых числах января пятьдесят второго, он, прикрывая атакующую пару заместителя командира полка Алексея Митусова, вступил в бой с восьмеркой «Сейбров» на высоте около двенадцати тысяч метров.
Капитан связал американцев боем и дал другим МиГам возможность завершить начатую атаку. Они после её завершения поспешили к нему на помощь, но было уже поздно.
По кабине МиГа Абакумова ударила очередь, приборная доска была разбита вдребезги и дымила, левая рука летчика не слушалась… Капитан правой дернул рычаг катапульты и потерял сознание от недостатка кислорода.
Когда приземлился, нашего раненого летчика подобрали северные корейцы, которые, увидев на лацкане значок с портретом Мао Цзэдуна, сообщили китайцам. Через несколько дней Абакумов был в госпитале — обмороженный, с изуродованной левой рукой и серьезной потерей крови. Чудом его и вытащили. Пока даже и неизвестно, сможет ли он дальше летать. Кожедуб его представил к званию Героя Советского Союза.
Забегая вперёд, надо сказать, что Героя Абакумов, да и не он один из представленных товарищем Крыловым, не получил. Наверху ограничились только вручением орденов Ленина. По возвращению в СССР Кожедуб лично ходил по самым высоким кабинетам в Москве, но верх тогда взяла большая политика…
Корейская война шла к завершению, наша страна вновь заседала в ООН, историю китайских добровольцев из советских летчиков было приказано крепко-крепко забыть.
Глава 33
Глава 33 Дело сдвинулось с мертвой точки
— Ну, как там успехи?
Кожедуб выглядел вымотанным до невозможности. Как в народе говорят — краше в гроб кладут.
— Обещают, что скоро.
Я в очередной раз вернулся из Томска. Увез туда материалы своих наблюдений за летчиками академику Вершинину, получил в институте ещё несколько зачетов, сдал два очередных экзамена.
Наверное, сейчас в СССР я был единственным студентом с такими благоприятными условиями обучения.
А, может быть, и нет? Вдруг, такие как я, весьма потенциально полезные стране обучающиеся, ещё имелись?
Научные-то исследования везде на две части делится. Одни — открытые. Ведущие их со своими результатами и достижениями на конгрессах и конференциях выступают, активно в журналах печатаются, принародно награды получают…
Вторая часть исследователей никому не известна. Их с докторскими степенями, орденами и почётными званиями за закрытыми дверями поздравляют. Диссертации они публично не защищают, даже и не оформляют их по требованиям ВАК. Некогда им такой дурью маяться. Они — державу крепят без лишних глаз.
Сколько их таких, секретных физиков, химиков, фармакологов и прочих? Ответа на это нет. Ну, есть, но он не для всех.
— Точно, скоро?
Товарищ Крылов ещё полностью на меня рукой не махнул, но был близок к этому. Он и его подчиненные как проклятые пахали и им поддержка требовалась.
Ну и что, пусть в декабре прошлого, пятьдесят первого года, в Корее появились две китайские истребительные дивизии, а сами северяне тоже имели свою 1-ю истребительную авиадивизию. Пусть свели их весной пятьдесят второго в Объединенную воздушную армию. Да! В целую армию! Но наш-то 64 истребительный авиакорпус на себе реально такую нагрузку тащил, что без него корейцы и китайцы давно бы в лужу сели и кровью умылись…
— Настоящие враги народа твои фармакологи… — зло бросил товарищ Крылов. — Ты у меня сейчас сам побежишь бабочек ловить…
Враги народа…
Это — серьезно.
Тут такими словами направо и налево не раскидываются…
— Они всё возможное делают… — начал было я, но Иван Никитович прервал меня взмахом руки.
— Не обижайся, Александр Ильич. Так уж я это, не со зла…
Да, я понимаю… Но, не от меня зависит. Вроде и имеется уже прорыв в синтезе, но мать-природа этих бабочек сколько лет создавала? Не сто лет, даже не тысячу, а мы сколько работаем? Только один краткий миг по сравнению с этим временем.
— Ночная война у нас теперь…
Сказанное Кожедубом не являлось раскрытием военной тайны. С весны пятьдесят второго бомбардировщики США начали летать исключительно только ночью, а днем со своих аэродромов даже носа не высовывали. Это сильно затрудняло перехваты, поэтому Кожедубу и его соколам мой препарат был крайне необходим.
Пока он у меня был, я и в ночных боевых вылетах его испытывал. Пилоты хвалили моё снадобье. Конечно же, и с товарищем Крыловым делились своими впечатлениями. Вот он на меня сейчас и наседал.
Ладно. Что уж там…
Привез я из Томска кое-что в весьма ограниченном количестве и не до конца до ума доведенное. По сути — одну дозу для одного добровольца. Уже не из бабочки, а в пробирке рожденное. Это, если образно выразиться.
Кожедуб меня чуть не задушил в объятиях.
— И ты ещё молчал! Знаешь, как это называется!
Знаю, знаю…
— Давай, я опробую!
Ко мне была настойчиво протянута раскрытая рука.
— Нет, Иван Никитович. Вам — нельзя, — я категорически отмел поползновения героического летчика.
— А, кому можно? Сам полетишь?
Ехидненько это прозвучало, крайне ехидненько.
Конечно, не я.
Тут в кабинет, где я и Кожедуб тет-а-тет разговаривали вошел майор Карелин из 351 ИАП.
— Вот тебе доброволец. — Иван Никитович кивнул на майора.
