Вечный сон - Анастасия Вайолет
После недолгого молчания каждый поднимает с земли случайный камешек. Анэ отвлекается от могилы и только теперь вспоминает, что ничего не надела на руки, и вздрагивает от резко напавшего на нее холода. Пальцы красные от снега, их начинает сводить, но она плотно сжимает маленький камень и, бросив последний взгляд на могилы, поворачивается к домам. Там, впереди, еще теплится жизнь.
– Многие спрашивают про тебя, – говорит Апитсуак то ли Анэ, то ли самому себе.
Его ладони неподвижно лежат на коленях, плечи расправлены, взгляд – пустой и направлен на стену.
Они вновь сидят в комнате Анингаака – вернее, Анэ сидит, спрятавшись в углу и бесконечно рассматривая его амулеты. Апитсуак же пришел сюда неожиданно – она не стала спрашивать почему, верно угадывая непонимание и потерянность на его лице. Одно его присутствие наполняет комнату теплом, и ей этого достаточно.
В комнате ангакока темно, и редкие лучи солнца из едва зашторенного окна освещают лишь два маленьких бубна. Второй, самый большой, лежит темный и забытый где-то в углу, и Анэ старается на него не смотреть.
Она глядит лишь на пылинки, танцующие в солнечных лучах, и сквозь них – на задумчивого Апитсуака. Его шрам красным пятном светится на худом лице.
– Я не очень хочу с кем-то разговаривать. Да и я здесь ненадолго, – с уверенностью говорит она, но мизинец ее предательски подрагивает.
– Слушай… ты понимаешь, из-за чего все это происходит?
Апитсуак сидит на табурете и вертит в руках маску вдвое больше своей ладони. Анэ пытается представить, как смотрелся бы Анингаак с этой маской, но в голову приходит лишь темная макушка отца в ослепительно-белом сугробе. Снова и снова.
– Подозреваю, что я не просто так оказалась здесь, – тихо отвечает Анэ, а сама тут же уходит, уворачивается от этой мысли. Она горчит на языке, оседает тяжестью на плечах.
– Слушай… я тебе кое-что сказать должен. Мы тут чуть ли не последние, кто сохранил традицию ангакоков. Ты, может, видела красное здание на отшибе, со шпилем? – И, встретившись с непониманием в глазах Анэ, продолжает: – Ну… с длинной такой штукой на крыше. В общем, это церковь. Христианская. Это… ну, вместо ритуалов и ангакоков. Такие теперь везде есть, в каждом поселке и городе. Но туда давно уже никто не ходит.
Анэ внимательно смотрит на Апитсуака, пытаясь понять, говорит ли он серьезно. Но на лице его – ни тени улыбки. Часть слов она не понимает, но суть улавливает быстро: люди верят во что-то другое, а ангакоков почти не осталось.
– Почему? – задает она единственный вопрос, который приходит ей в голову.
– Потому что мы знаем, где скрывается настоящая тьма. И знаем единственного, кто может нас защитить. И это ангакок. Но я это к тому, что в других городах не так. Скорее всего, остальные на острове не знают, что и почему происходит, и не могут спасти себя.
– Что такое… «городах»?
Апитсуак замирает на мгновение, а потом расплывается в улыбке.
– Город. Ну, это как наш Инунек, только гораздо больше.
«Куда еще больше?» – думает Анэ, но стесняется спросить.
– В других… городах… тоже умирают люди?
– Да. Мир изменился. – Он снова легонько улыбается и протягивает ей руку. – Но тебе повезло оказаться здесь. Среди нас.
Анэ подходит к окну и полностью открывает штору – свет падает на центр комнаты и целиком освещает ковер. Апитсуак недовольно закрывает лицо одной ладонью, но в другой продолжает крепко держать маску.
– Зачем?
– Хочу больше видеть.
Но видит она лишь ту же опустевшую заснеженную улицу. Пытается понять, каково людям, у которых нет никакой природной защиты, – и что случилось бы с Инунеком, не окажись там Анингаака, Апитсуака и ее самой. Гадает, сколько людей уже умерло на острове? Как с этим связан отец? Могла ли она, Анэ, почувствовать что-то неправильное в ритуале и остановить его вовремя?
Слишком много вопросов, от которых гудит голова.
– Все сидят дома. Готовятся. Я чувствую, что нашествие духов – это только начало.
Анэ вздрагивает и поворачивается к нему. Апитсуак натягивает на себя маску, но она быстро сползает с его лица.
– Как?
– Ангакок мертв, остался только я. И ты. Неужели ты думаешь, что мы сможем справиться со всеми духами? – Апитсуак грустно улыбается и аккуратно кладет маску на место. – Я… не хочу быть вторым Анингааком. Я бы лучше отправился в прошлое с тобой.
Анэ застывает на месте, и взгляд ее движется от трясущегося колена Апитсуака до его шрама. Перед глазами вспыхивает огромный кожаный бубен отца, его бесконечный звон, неподвижное тело, длинная игла, которой отец наносил ей какиниит[7], резкая и жгучая боль в щеке от его сильной ладони, черная макушка – и снова, снова, снова. Одинокие вечера в хижине, ледяные завывания ветра, долгое, бесконечно долгое наблюдение за другими детьми. И вновь все повторяется по кругу.
– Можешь ничего не говорить. Но ничего хорошего из этого не выйдет. Нам лучше правда просто взять и вернуться с тобой в прошлое, – говорит он с усмешкой, и Анэ уже не знает, шутит он или нет. И у нее совсем нет сил это выяснять.
– П-почему?
– Я не хочу быть ангакоком, – пожимает плечами Апитсуак и отворачивается, демонстративно перебирая какие-то вещи Анингаака.
«Отец тебя убьет убьет убьет он будет говорить что вылечит тебя но ты постепенно умрешь и никто никогда не узнает почему», – вот и все, что вертится, кружится, кричит у нее в голове, но Анэ нема, язык ее неподвижен и мертв, и лишь руками она невольно тянется к Апитсуаку, но ничего не может сделать.
В комнате повисает тишина, лишь ненадолго прерываемая движениями парня. Анэ слышит, как воет за окном ветер, как бредут по сугробам какие-то люди, тяжелыми шагами расталкивая снег. Она чувствует на своих щеках горячий холод.
– Ты справился с серым… серым существом, – неуверенно говорит Анэ, ощупывая свою новую одежду, которую Тупаарнак ей выдала, назвав «футболкой». Черная, с надписью, которую Анэ не смогла разобрать. И она так и не привыкла к тому, что на коже ее не шкура животного, а что-то другое. Ткань. Более яркая, более аккуратная, более… чужая.
– Делаю что могу, – с усмешкой отвечает Апитсуак. – Но это ничто. Эта штука мне едва не откусила руки. Смотри. – Он заворачивает рукав и показывает ей правую руку, которую
