Лирик против вермахта (СИ) - Агишев Руслан
Вот так Мишка вместо Москвы и Кремля оказался на самой передовой, в нескольких километрах от немецких войск. Соответственно, все его планы разить врага «словом» начинают медленно «накрываться медным тазом».
* * *При слове «госпиталь» обязательно представляются однотонные зеленые стены с белым потолками, белоснежные простыни и мягкие подушки, тишь и гладь в коридорах, успокаивающий голос лечащего врача и, конечно, смешливые медсестры. Но приставка «фронтовой» все ставит с ног на голову. Ровные стены палат и коридоров сменяются кособокими вертикалями с трещинами и осыпавшейся штукатуркой, тишина — завыванием мин и разрывов снарядов, добродушный голос врача — прокуренным хрипом или даже ядреным матом, юные медсестры — насмерть уставшими женщинами. Еще можно было вспомнить бурые, плохо отстиравшиеся от крови и гноя, бинты, влажные серые халаты на врачах, пронзительные, сводящие с ума, крики раненных. Можно было, но только зачем?
За пару дней, что находился при госпитале, Мишка все это испытал на своей шкуре. От грандиозных планов, что до этого его буквально переполняли, не осталось и следа. Утонули в дерьме, крови и каждодневной смерти, которая к концу смену уже не страшит тебя, а даже привлекает.
— … Михей! — этот пехотный сержант с культями вместо рук только так и звал. Говорил, что на черниговщине, откуда был родом, всех Мишек так зовут. — Чиркани-ка, письмецо жинке. Скажи, так мол и так, жив, только поцоканный немного. Вот, с этими остался, — он махнул забинтованными обрубками, почему-то напомнив Мишке беспомощного цыплёнка с короткими крыльями. — Хотя, хрен с ним, с письмом. На кой черт я ей теперь сдался? Был здоровый парубок, а теперь обрубок. А она…
Сержант мечтательно покачал головой.
— Весь хутор на нее заглядывался. Парубки гроздями на изгороди висели, когда к дому выходила…. Зачем я ей? — на глаза навернулись слезы, и он снова махнул обрубком. Мол, и не нужен, вовсе. — Брось, письмо.
Мишка, уже успевший аккуратно написать женскую фамилию, застыл с карандашом в руке, не понимая что делать. Не станешь же его успокаивать. Мальчишка успокаивает взрослого мужика, смешно и по сути, и по содержанию. Да и что он ему скажет? Ведь, как это ни горько признавать, тысячу раз прав этот сержант. Что молодая красивая женщина будет делать с инвалидом без рук⁈ Всю оставшуюся жизнь ходить за ним: кормить и поить с ложечки?
Словом, совсем не знал, что делать.
В добавок еще он жутко устал. Раненные настоящим поток шли, с ночи на ногах был. Голова совсем не «варила». Поэтому и сделал то, что в нормальном состояние даже в голову не пришло бы…
— Товарищ сержант, а вот случай такой был… — Мишка сел рядом на панцирную кровать. Решил, что в таком состоянии клин клином вышибают. — Два хирурга тут разговаривают. Знаешь, говорит один, когда я впервые ампутировал ногу, от волнения даже допустил ошибку. Второй испуганно спрашивает, надеюсь не серьезную. Нет, был ответ, просто ногу перепутал.
Сержант, сузив глаза, глядел на парня. И было не понятно — злиться он или наоборот.
Мишка мысленно перекрестился, и еще «поддал жару»:
— А вот про другой случай слышал… Приходит пациент на прием к доктору и говорит. Мол, левая нога у меня синеет. Тот ему отвечает, что это гангрена и нужно в срочно порядке ампутировать. Отрезали, а через не неделю больной снова приходит. У него уже правая нога синеет. И эту следом отрезали. Через месяц у больного между ног синеть начинает. Доктор внимательно посмотрел и радостно говорит. Мол, это у вас, голубчик, брюки линяют…
Парень уже привстал, чтобы «задать стрекоча», если жарко станет. Ведь, шутки прозвучали «на грани фола». К счастью, не пришлось бежать.
Сержант пока слушал второй анекдот весь побагровел. Вылитая свекла из печи. Культи, как у бешенного кота хвост, дергаться начали: туда — сюда, туда — сюда, туда -сюда.
И Мишка только скорчил извиняющее выражение лица, как грянул хохот.
— Ха-ха-ха-ха! — сержант скрючился, словно от страшной боли, и хохотал. — Ха-ха-ха-ха! Паршивец! Ха-ха-ха-ха! Брюки линяют! Ха-ха-ха! А сам две ноги оттяпал! Ха-ха-ха!
Напугав Мишку, следом захохотали соседи больного справа и слева.
— Ха-ха-ха! Сам слышал! Ха-ха-ха! — до слез на глаза смеялись мужики, топя в этом смехе все свои страхи, обиды и боль. — Ха-ха-ха! Говорит резать, а там брюки линяют! Ха-ха-ха!
Выдохнув, Мишка тут же воспрял духом. Выходит, черный юмор «заходит»! Пинков не надавали, ржут, как кони! Значит, нужно продолжать. Его даже азарт охватил, насколько больных еще хватит…
— Это еще ничего, я вот про другое слышал! — громко проговорил он, прерывая всеобщий смех. В палате тут же все затихло. Притихшие бойцы с жадностью уставились на него. Без слов было понятно, что хотели продолжения. — Муж возвращается из командировки на день раньше. Ногой распахивает дверь, забегает в комнату — там никого. Бежит в ванную — там никого. Резко открывает шкаф — и там тоже никого. Тогда идет на кухню, садится за стол, наливает стакан водки и с печалью говорит жене. Мол, стареешь, Ника.
Короткая пауза на переваривание анекдота, и вновь громыхает хохот! Здоровые мужские глотки выдают такое, что хоть уши затыкай. Один больной от смеха аж задыхаться начал. Не хватало еще, чтобы помер.
— А еще мне рассказывали… — Мишка бросил косой взгляд в сторону двери и чуть не обмер. Там едва ли не толпа стояла: медсестры, два врача и боец из охраны с винтовкой на перевес. Стоят и улыбаются. — Снова приехал муж из командировки домой, а там жена с любовником голые в постели лежат. Муж удивленно рявкнул: это что вы тут такое делаете? А жена любовнику со вздохом говорит: Вот видишь! Я же говорила тебе, что он дурак!
За этим анекдотом последовал другой, за ним — третий, четвертый. Вскоре собравшаяся у палаты толпа и раздавшийся оттуда безудержный хохот привлекли внимание начальника госпиталя. Военврач третьего ранга, толком не спавший уже вторые сутки, поначалу решил было, что у него на почве усталости начались галлюцинации. Ведь, все признаки были на лицо: слышались странные голоса и смех, чудилось всякое.
— Что за черт?
Бормоча себе под нос, врач пошел по коридору, отмечая необычайную пустоту и тишину вокруг. Вообще, такого не было, чтобы у стен или в проходе между койками никто не стоял, а в палатах не стонали и на жизнь не жаловались.
— Прямо чудо…
И едва завернул за коридор, встал, как вкопанный. Вот, оказывается, куда все делись: и больные, и медсестры, и врачи. Все тут были: красные, многие со слезами на глазах, улыбки на лицах.
— Что здесь происходит? Вы совсем с ума сошли⁈ А ну марш по местам! — толком не разобравшись, стал разгонять персонал госпиталя. — Что еще за сборище⁈ Почему дежурная не на месте⁈ Живо туда! А ты… ты…
Мишка, прерванный на полуслове, ясно понял, что сейчас ему достанется. И не ошибся.
— Ты, дурака кусок! Тебе что было сказано⁈ Судно выносить и воду больным таскать! Что за балаган развел⁈ А если кого удар хватит⁈ Не видишь, после операции? Швы разойдутся, — военврач со злостью тряхнул кулаком. — Пшел к лежачим! И сиди там, пока не позовут!
Кивнув Миша, тут же юркнул за дверь, а там уже рванул по коридору. Начальник госпиталя, мужик суровый, мог еще чего-нибудь придумать.
* * *Медсестричка усадила его на скособоченный стул, и строго погрозила пальчиком. Смешно. Сама ещё совсем девчонка, не старше его, а взрослую тетю из себя строит.
— Сиди здесь, охальник, и носа за дверь не кажи. Афанасий Петрович совсем злой, — она кивнула на дверь, за которой гремел злющий голос начальника госпиталя. Точно, разозлил его. — Здесь у нас совсем плохие лежат. Совсем… — добавила девчонка тихим голосом. — Особенно тот… Танкист, обгорел просто жуть. Места живого не осталось… Постоянно зубами скрипит, а как очнется, просит застрелить его… А ты все зубы скалишь.
Бросила на него осуждающий взгляд, хотя несколько минут назад сама над анекдотами хохотала до слез. Вот же, коза.
