Ворота богини Иштар - Александр Васильевич Чернобровкин

Мардука, сыном которого он являлся. Туда приходил действующий царь, совершал обряды и слагал полномочия. Если жрецы позволяли, он брал руку бога Мардука в присутствии бога Набу — и становился шарром еще на один год. В короткий момент безвластия жрецы могли отдать власть другому претенденту. Чтобы процедура свершилась, нужно было присутствие двух этих богов и действующего правителя, который обязан сложить полномочия, иначе их нельзя никому передать. Если он был в военном походе, то процедура переносилась на следующий год. Исключением был только случай смерти. Тогда в храм Эсагилу приходил тот, кого выберут жрецы, а на самом деле элита города, и получал власть. Набунаид был жив и на Хамгук не являлся. Сместить его нельзя, иначе нарушится многовековая традиция, что недопустимо ни в коем случае. Так Вавилон и жил последние годы при шарре и одновременно без него, что создавало проблемы с летоисчислением. Каждый год назывался в честь правящего шарра: первый такого-то, второй его же или первый другого… Поскольку никого не выбрали, непонятно какую дату ставить в договорах, которые заключались каждый день. Исхитрялись, кто как умел, но большинство писало, что это такой-то год после третьего года шарра Набунаида.

19

Незадолго до Хамгука, когда я уже подсчитывал, сколько ячменя соберу с поля и заработаю денег, а получалась довольно интересная сумма, ко мне заявились Набуэтиру и Бэлэтиру. Оба казались смущенными, как коты, попавшиеся в тот момент, когда стащили со стола колбасу хозяина.

Один из них, не знаю, кто, потому что похожи, как две капли воды, сообщил:

— Тут такая ситуация получилась. Поле, которое ты забрал у нас, было раньше отдано в залог другому человеку по имени Нурсин за двадцать шиклу. Тебе придется отдать ему, — и протянул мне глиняную табличку.

Моего знания клинописи хватило, чтобы убедиться, что так оно и есть. Незадолго до того, как поле втюхали мне, оно было отдано некоему Нурсину под возврат двадцати шиклу после сбора урожая в этом году. То есть парни меня кинули, подписав договор, несмотря на то, что такая ситуация оговаривалась в нем, и они будут признаны виновными, и обязаны будут вернуть мне деньги и остальные убытки.

— Хорошо, пойдем к судье. Как он решит, так и сделаем, — согласился я.

— Вместе с полем ты потеряешь и урожай. Заплати нам еще пятнадцать шиклу — и получишь эту табличку, никто не узнает о ней, — предложил второй брат.

Я подумал, что они украли табличку у своего кредитора. Взяв ее, стану соучастником, а это пяти- или десятикратный штраф, а то и смерть, если судья обнаружит отягчающие обстоятельства типа того, что я понаехавший. Вавилоняне недолюбливают успешных переселенцев.

— Нет, парни, пойдем к судье, — потребовал я.

— Давай двенадцать… или даже десять, — сказал первый.

Если так быстро сбрасывают цену, значит, точно что-то криминальное.

— Идем к судье, — стоял я на своем.

— Ладно, верни табличку, мы уйдем, сами с ним рассчитаемся, — уже испуганно произнес первый.

— В суде и получите ее, — пообещал я и пошел на выход со двора, жестом позвав Дарабу, чтобы шел за мной и был свидетелем, если ситуация накалится и братья решат помахать кулаками.

Пацан только что вернулся из школы, где в холодное время года учится писать, читать и считать. Судя по синякам на ладонях, по которым учителя бьют розгами из пальмовых листьев, чтобы повысить усердие и сообразительность, учеба дается ему трудно.

В Вавилонской империи суды трех уровней: высший шарра, средний городской столичный и низшие общинные, которые обслуживали жителей, проживавших в небольших населенных пунктах или районах больших городов, в том числе в Вавилоне. Дела, подобные тому, в какое вляпался я, решали в низшем. Судья избирался на год из двенадцати старейшин общины. Ничего более того, что получал, как старейшина, он не имел, но никто не отказывался занять эту должность. Ни за что не угадаете, почему. Суд происходил в здании или прямо во дворе, по погоде, но сперва надо было написать заявление. Делали это специальные писцы, которые сидели, опять же по погоде, в другой комнате или другом углу двора. По мнению судьи, было еще холодно, поэтому он вел дела в помещении, у входа в которое стояли два стражника, вооруженные короткими, полутораметровыми копьями и кинжалами, а два писца считали наоборот, расположившись в солнечной стороне двора за небольшими столиками. Их услуги стоили три ка (два с половиной литра) ячменя или любым другим товаром на эту сумму.

Я подошел к дальнему, который был свободен, рассказал, в какую ситуацию влип, показал табличку. Писец взял ее, прочитал внимательно, усмехнулся, глянув на братьев-близнецов.

— Как эта табличка оказалась у вас? — спросил он.

— Кредитор Нурсин дал, — ответил один из братьев.

— Ты хочешь сказать, что он подарил вам двадцать шиклу⁈ — не поверил писец. — Тогда приведите сюда этого дурака. Он должен будет подтвердить свою глупость перед судьей.

Как я сам не догадался⁈ Считаешь себя умным и образованным, а оказалось, что два малограмотных жулика чуть не развели меня, как тупого лошару. Наверное, поле отдали мне так дешево потому, что понадеялись, что я, как чужеземец, не сумею прочитать и/или побоюсь связываться с судом, предпочту порешать вопрос.

— Он сейчас уехал… — начал лепетать второй брат.

— Стража! — громко позвал писец.

Обоих братьев как ветром сдуло.

— Можешь разбить ее и выбросить, это фальшивка, — сообщил писец, возвращая мне глиняную табличку. — Только сперва заплати мне за составление заявления.

Выбрасывать точно не буду. Пусть останется на память. В дни, когда гордыня будет набухать чрезмерно, достану и приду в себя. Я дал писцу целый шиклу и пообещал, что буду отныне обращаться к нему по всем делам.

— Могу не только составить договор или заявление, но и проконсультировать по чистоте сделки. Все местные мошенники знают меня, а я их, — похвалился он.

Да, Вавилон стал не тот. В прошлые две мои эпохи такое вряд ли бы случилось. В Вавилонии времен Хаммурапи и Ассирийской империи от мошенников избавлялись быстрее, чем от воров, потому что поймать было легче, знали, кого искать, и расправлялись жестче, как с клятвопреступниками.

20

Урожай ячменя, как по мне, был не очень. Я собрал с поля без малого пять курру (тысяча четыреста десять литров). Это около четырнадцати центнеров с гектара. По местным меркам неслыханный урожай. Девять центнеров здесь считаются земледелием высоких