Совок 9 (СИ) - Агарев Вадим
— У неё еще сиськи не выросли, чтобы я слова для неё подбирал! Тем более, соответствующие! — думая в эту секунду о своих тяготах и лишениях, на автопилоте огрызнулся я без какого-либо злого умысла.
Однако, еще не закрыв рта, завершая, на мой взгляд безобидную, хоть и не совсем корректную фразу, я, смутившись, умолк. Запоздало, но вполне отчетливо осознав, что мысли о нацеленных на меня мокрушниках, и о, в хлам разбитой машине, а также о прочих проблемах подобного свойства, надо было оставить за порогом этой квартиры.
— Дурак! — со сноровкой тренированной городошницы, швырнула в меня свою скалку пельменная воровка. Мою голову спасла реакция и острое нежелание отхватить очередную контузию при таких, до крайности, пошлых обстоятельствах.
А «взрослая девушка», не дожидаясь следующей моей реакции, размазывая по физиономии сопли и слёзы, метнулась прочь по коридору. Наверное тут еще и ПМС имеют место быть, добросовестно сожалея о содеянном, предположил я.
Своей, по моему мнению, надуманной обиды Лизавета не сдерживала и потому со стороны кухни уже отчетливо слышались её исступлённые театральные рыдания.
— А ведь ты и вправду дурак, Серёжа! — грустно глядя на меня, как на убогого базарного побирушку без обеих ног и сверкающего единственным бельмом, уверенно констатировала, ненамного сгустившая краски в своей оценке Пана.
Сочувственно покачав мне головой, и развернувшись, она, что-то осуждающе бормоча, торопливо проследовала вслед за приблудившейся ко мне и этому дому вздорной урюпчанке. Которая, судя по некоторым, отмеченным мною деталям, а, главное, по поведению Паны, уже успела приобрести в этих стенах статус, как минимум, не уступающий моему.
Всё правильно, давно уже пора переезжать туда, где я официально прописан, — гвоздём-двухсоткой и с безжалостной житейской логикой вонзился в мой мозг назревший железный аргумент. Закономерно родившийся в результате глупого недоразумения, случившегося только что. Так нелепо и, практически, на ровном месте.
Найдя наконец свои шлёпки, я, прежде, чем предпринять все доступные, хоть и заведомо некорректные меры к примирению, зашел в ванную вымыть руки. Нарушить этот ритуал меня не заставила бы даже атомная война между такими близкими моему сердцу Мордовией и Чувашией. Потомком этносов которых, в зависимости от настроения и количества выпитого, я периодически себя чувствовал. К тому же и моя баба Феня в моём давнем детстве частенько говаривала мне, что я упрямый и поперечный, как мордвин. Про какие-то мои чувашские особенности, она мне, будучи в сердцах, тоже рассказывала.
Когда я зашел на кухню, непреложная и интернациональная женская аксиома «Все мужики козлы!», не просто витала в воздухе. Она была настолько осязаема, что её можно было нарезать ломтями тут же лежавшим на столе ножом и мазать на хлеб.
Еще разумом прошлой жизни я давно и хорошо усвоил, что голод, он ни фига не не тётка. Даже, если тётку зовут Паной Левенштейн. А кушать, между прочим, мне уже часа три как хотелось по-взрослому. Я безошибочно рассудил, что, если срочно не восстановить мир с двумя, в данный момент неприязненно взирающими на меня разновозрастными мегерами, то мне будет еще хуже. Необходимо, не откладывая ни на минуту выстроить хотя бы относительно добросердечные отношения. В противном случае, спать мне придется ложиться голодным. Или собирать на стол, резать хлеб, зелень и всё остальное прочее, нужно будет самому. Но делать всё это мне было, честно говоря, лень. Мне не нужны были пчелы, мне бы сразу хотелось мёда. Следовательно, сейчас опять придётся прибегнуть к несложной оперативной импровизации. Слава богу, хоть мастерство и профессия выручает!
Я сделал озабоченную сосредоточенность на лице и принялся пристально рассматривать юную страдалицу.
— Ты, Лиза, зря полотенцем свои прекрасные лучезарные глаза натираешь! — мягко упрекнул я плакальщицу, не обращая в этот момент никакого внимания на Пану. Стоящую позади неё и бережно гладящую пельменную воровку по горемычной голове, — Заодно и щёки свои натрёшь и они тоже, как у пьяной колхозницы у тебя покраснеют! И станешь ты сразу некрасивой, а я напрочь разочаруюсь в твоей внешности! Да, Лизавета, скорее всего, так и случится! Пожалуй, что я передумаю на тебе жениться! Я уж лучше тогда на Лиду или на Наташку внимание своё посильнее обращу! И не тебя, а кого-то из них в жены себе выберу! Они, по крайней мере, в меня скалками не швыряются и ужином всегда готовы вовремя накормить! — демонстративно оглядев голодными глазами пустой стол, мстительно вздохнул я.
Мадам Левенштейн, собиравшаяся по первости встрять в мой коварный монолог, обескуражено замерла, так и не прикрыв своего безупречно сработанного в Израиле фарфорового рта. А внимательно слушавшая меня Лизавета, вдруг опомнилась и, подскочив, как сайгак, унеслась в сторону ванной.
— Ну и засранец же ты, Сергей! Мерзавец ты, ей богу! — осуждающе качая головой, через минуту отмерла и Пана Борисовна, — Я всё, конечно, понимаю, но так же нельзя! Лиза же еще совсем наивная дурочка! — она шагнула к плите и, всё еще сомневаясь, стоит ли меня кормить, принялась переставлять какие-то кастрюльки разных цветов и размеров. При этом неодобрительно вздыхая.
— Я сама! — завопила, взбесившимся метеором залетевшая на кухню Елизавета. И почти отпихнув от плиты Пану, взялась греметь посудой, — Ты ничего не понимаешь! У твоей Лидки сиськи еще меньше моих! А эта твоя кобыла Наташка, чтоб ты знал, она готовить вообще не умеет!
— Господи! — охнула и ладонью прикрыла глаза Пана Борисовна, — Лиза, ну разве так можно⁈ Ты же приличная девушка! Ты не должна выражаться в подобном тоне! Запомни, никто из приличных молодых людей и даже Сергей, на дух не переносят хабалок!
Выдав эту фразу, Левенштейн почему-то смотрела не в сторону Лизаветы, которой она предназначалась, а на меня. И взгляд этот был, ничего хорошего мне не обещающим.
Да, определённо надо перебираться в свою трёшку! За время нашей разлуки со ставшей мне родной тёткой, слишком уж отвык я от жесткой руки и добродетельного нрава ортодоксального преподавателя истмата и истории КПСС. Следует поберечь её сердце и заодно свои нервные клетки.
А между тем, охочая до семейного счастья Елизавета, исправно метала на стол тарелки с разносолами. Которые, как оказывается, ожидаючи меня со службы, они с Паной наготовили в избытке.
Под строгим взглядом Левенштейн я старался вести себя пристойно и еду руками с посуды не хватал. Пережевывая идеально отбитого и прожаренного цыплёнка табака, я с величайшим удовольствием щурился, начисто позабыв про все свои невзгоды и даже про разбитую машину. Я наслаждался и гурманствовал, не забывая подкладывать в рот взбитое на сливках и сдобренное сливочным маслом нежнейшее, как воздух, картофельное пюре.
Жизнь, весь непростой сегодняшний день, без всякого сострадания лупившая меня своей жуткой прозой по голове и по всем прочим частям моего тела, уже не казалась мне такой беспросветной и жестокой.
— Видишь, Серёжа, какая Лизонька молодец! — прервала мои гастрономические грёзы тётка, — Честно говоря, я и сама в высшей степени удивлена! Можешь не верить, но почти всё, что на столе, это лизиных рук дело!
— Да! Я всё сама! — гордо подтвердила тёткины слова искрящаяся гордостью девчонка, — Пана Борисовна тебе чистую правду говорит! А Наташка твоя ни в жизнь так не приготовит! — категорично заявила Лиза, не заметив, как едва заметно поморщилась Левенштейн, не оценив изящества её прямолинейности.
Насытившись и чувствуя себя почти счастливым человеком, я впервые за день расслабился и неожиданно для себя зевнул, вовремя прикрыв рукой рот. То, что я напрочь утратил бдительность, меня, в конечном счете и подвело под монастырь.
Хорошо, что Пана в этот момент стояла, отвернувшись к раковине с посудой, а Лизетта проявила снисходительность и не стала акцентировать внимание на грубейшем нарушении этикета. От этого я еще больше расслабился.
Именно в этот момент и грянуло!
