Время грозы - Юрий Райн
Бедный Коля, подумал Максим. Нелегко ему приходится. Бедные ребята. Впрочем, они-то себя бедными как раз не считают. На самом деле: отличные парни, замечательные девчонки, и жизнь у них удалась. Энтузиасты, горды тем, что работают не с кем-нибудь, а с самим Румянцевым, и не где-нибудь, а на Луне, и положение на базе занимают не какое-нибудь, а — белой кости. Остальные — либо технический персонал, либо селенологи-реголитчики. Тоже элита, слов нет, тем более, что реголит этот должен на многие века снять для Земли проблему энергетического голода. Но они-то, птенцы гнезда Румянцева, — элита из элит.
А мы тогда кто, подумал Максим? Я — кто? Привычно пришло на ум: возможно — копия… А оригинал — разрушен.
Впрочем, и черт бы с ним.
Неслышно, как всегда — откуда ни возьмись, появился Устинов. Присел к Максиму с Наташей, поздоровался, спросил озабоченно:
— Ну что, какие планы на сегодня?
— Ты, Федь, нас с шефом перепутал, — ответил Максим. — Насчет планов — это к нему. Но вообще-то полагаю, что работаем.
— А что, — удивился Федор, — не предупредил Николаша? Вот же рассеянный — как ты, Макс, говоришь? — с улицы Бассейной. В общем, нынче никто не работает. Все отдыхают. Кто желает, может отрабатывать свою карму. Кто не желает, или, положим, кармой не обременен, волен, например, пьянствовать. Умеренно, конечно. А гений наш предастся размышлениям. Собственно, уже предается. О возвышенном, так я думаю. Я его сюда загнать хотел — где там! Послал меня… довольно далеко, извини, Наташа. Обмолвился, между прочим: к финалу, говорит, подходим. И послал. Ну, что делать станете?
Максим не раздумывал:
— Мы — в Первое.
— Тьфу, — расстроился Федор. — Так и знал. Нет у тебя кармы. Балбес. Что ж, я с вами. Не обессудьте, обязан. Да и, — он помялся, — не нравится мне что-то этот Судья Макмиллан…
Наташа засмеялась.
— От тебя, Федя, — сердито сказал Максим, — не отвяжешься, я уже усвоил. Так что, грубо говоря, милости просим. А вот насчет Судьи — это паранойя.
— Мне, друг ты мой дорогой, — вкрадчиво ответил Устинов, — параноиком быть поручил известно кто. Я, чтобы ты знал, по натуре веселый и беззаботный человек. Ха-ха. Паранойя моя — по службе, ибо если взялся служить — служи. Кредо, понял?
— О господи, — пробормотал Максим.
— Не господи! — обозлился Федор. — И если бы еще только поручение! Вы же оба прекрасно знаете: то, о чем тогда в Царском говорилось, мне спать не дает. Вы все как-то… легкомысленно, что ли… или фаталистически, я уж не знаю, к этому отнеслись. А я — всерьез. Так что лучше уж я и вправду параноиком буду. — Он взглянул на Наташу, натянуто улыбнулся и спросил. — Когда стартуем, Макс?
— В одиннадцать, — ответил Горетовский. — Если отбой дадут. Насчет транспорта, Федь, озадачишься?
Раздалась первая фраза из «Оды к радости». Отбой.
14. Понедельник, 25 мая 1987
Да, в Царском селе тогда говорилось, так уж говорилось. Не то что в Мариинском. Отрицать сильнейшего впечатления от той встречи Максим, конечно, не мог. Ощущение материализующегося кошмара. Наташа тоже испытала шок. Как воспринял разговор Румянцев, осталось загадкой.
Но и Максим, и Наташа со временем выстроили в душе барьеры. А Устинов — нет. Не сумел. Или не захотел — сознательно принял на себя ответственность. Профессионал, пусть и отставной, пусть и проторчавший годы за стойкой бара, остается профессионалом. А может, наоборот: потому и стал когда-то профессионалом, что склонность имел такую — брать на себя.
В Царское их, в том же составе, пригласили через две недели после визита в Мариинский дворец. Работа уже шла полным ходом: Максима и, как объяснил Румянцев, некоторый объем пространства вокруг него, мерили вовсю. Мерили все мыслимые характеристики, мерили по многу раз, мерили в слабых, средних и сильных полях какой-то неведомой Максиму природы, мерили перегретым в бане и вымороженным в холодильнике, голодным и сытым, трезвым, выпившим и до беспамятства пьяным. Лаборанты записывали и расшифровывали, ассистенты что-то программировали и вычисляли,
Румянцев отрывисто и непререкаемо командовал, а в промежутках застывал перед вычислителем, уставившись на его экран и не слыша вопросов. Время от времени вскидывался, принимался лихорадочно молотить по клавиатуре, затем делал записи — совершенно нечитаемые — в рабочий блокнот, снова застывал.
Поначалу вся эта суета вкупе с несколько экстремальными условиями работы утомляла Максима, но дня через три он обнаружил, что начинает привыкать. Распорядок жизни, в общем, сложился, удавалось даже выкроить два — три часа в день для связи с Верхней Мещорой. Как Максим и предполагал, молодой Бармин, исполнявший должность управляющего компанией, справлялся: извековскому капиталу ничто не угрожало. Уже хорошо.
И вот — просят пожаловать в Царское.
Некто в аксельбантах провел посетителей в большую квадратную комнату, обставленную, к удивлению Максима, в стиле техно. Сюда, на его взгляд, просился какой-нибудь ампир или там классицизм с рококо. Чтоб гнутые резные ножки, подлокотники в виде оскаленных львиных морд, интарсированные поверхности.
Впрочем, кресла оказались удобными.
Император, выглядевший на этот раз словно бы чем-то обеспокоенным, с ходу завел разговор о Наташином романе.
— Я прочел вашу книгу, Наталья Васильевна… да-да, вашу и Максима Юрьевича, конечно, — сказал он. — Со всей ответственностью утверждаю: это явление. Собственно, после Бунина и, может быть, Набокова русская литература не давала ничего подобного. Не возражайте, я не силен в политике, но в литературе, смею надеяться, разбираюсь.
Наташа, порозовев от смущения, что-то пробормотала.
— Это, — продолжил император, — настоящая эпопея, исполненная высокого трагизма и написанная простым, ясным языком. Судьба главной героини… я не ошибаюсь, Максим Юрьевич, это кто-то из ваших предков?
— Дед, — ответил Максим. — А Наташа его в женщину переиначила, ей женский характер писать легче. У бабушки-то моей все несколько иначе складывалось. Но исторические события в романе реальные…
— Реальные… — откликнулся император. — Всего-то шесть человек и знают об этой реальности. Короче говоря, я считаю, что засекречивать ваше произведение незачем. Высокохудожественная антиутопия, так что ж? Премьер-министр согласился со мной — при условии, что в романе никаким образом не будет намека на… переход Максима Юрьевича из той реальности в эту. Я же, как… эээ… символ… вы понимаете… заинтересован, крайне заинтересован в том, чтобы роман был дописан и
