Москва (СИ) - Дашко Дмитрий

При виде его моя собеседница затрепетала, вошедший явно ей нравился.

— Добрый день, Ирмочка! Дай я тебя поцелую, — он хотел поцеловать девушку в губы, потом всё-таки изменил намерения, чмокнув в щёку и, приобняв.

Закончив, с интересом посмотрел на меня.

— Это вы из милиции?

— Да. Моя фамилия — Быстров. Представлю здесь особый оперативно-следственный отдел при наркомате внутренних дел.

— Очень приятно. Илья Ильич Шнейдер, секретарь и переводчик Айседоры Дункан. Пока хозяйка вместе с мужем в Америке, меня оставили здесь… так сказать, на помощь Ирмочке. А Ирмочка у нас, увы, так и не преуспела в русском. Ну да вы уже поняли это, — улыбнулся он.

Я кивнул.

— Да, чтобы вы понимали: Ирма — не случайный человек. Она — одна из лучших учениц Айседоры и её приёмная дочь.

— Приму к сведению, — пообещал я.

Когда-то краем уха мне приходилось слышать, что поскольку своих детей у знаменитой танцовщицы не было, Айседора Дункан удочерила нескольких талантливых девочек из разных стран. Ирма, судя по произношению, показалась мне скорее немкой или скандинавкой, нежели американкой.

— Вы пришли сюда, чтобы переговорить насчёт учёбы для своего ребёнка? — быстро затараторил Шнейдер. — Заверяю вас — это самое правильное решение в вашей жизни. Девочки в школе учатся не просто танцевать, их учат выражать танцем мысли и чувства. Они будут летать, как птицы, гнуться, как юные деревца под ветром, радоваться, как радуется майское утро, дышать свободно, как облака, прыгать легко и бесшумно, как кошка… Им предоставляется полный пансион с едой и жильём, весь второй этаж переоборудован под спальни. На лето классы выезжают на дачу, но, поскольку мы не хотим, чтобы наши ученицы маялись от безделья, они будут не только учиться танцу, но и трудиться на огороде. Это будут всесторонне развитые и гармоничные люди будущего. Ну, а Ирма, например, преподаёт им пластику.

Он по хозяйски обнял девушку.

— Звучит крайне привлекательно, — заверил я, — но я пришёл по служебной надобности.

— Что-то случилось, раз мы вдруг заинтересовали милицию? — напрягся Шнейдер.

— Случилось, — подтвердил я и рассказал о цели своего визита.

Илья Ильич слушал и параллельно переводил мои слова Ирме. Узнав, о страшной находке, та вздрогнула и с ужасом поглядела на меня, словно это я отрубил той несчастной голову.

— Поскольку мы установили, что жертва занималась балетом, то обращаемся во все театры и танцевальные школы за помощью, — заключил я.

— Не возражаете, если мы немного переговорим с Ирмой? — спросил Илья Ильич.

— Конечно.

— Благодарю.

Несколько минут Шнайдер и Ирма общались между собой на английском. К сожалению, из их беседы я не смог понять ни бельмеса, хоть и жадно вслушивался в их речь, надеясь выхватить хотя бы какое-то знакомое слово.

— Кажется, у нас есть для вас кое-какие сведения, товарищ Быстров — наконец произнёс Шайдер. — Думаю, они вас заинтересуют. Дело в том, что примерно две недели назад уволилась одна из наших преподавательниц — Ольга Мартынюк. И она как нельзя лучше соответствует вашему описанию: молодая брюнетка с длинными волосами, невысокая и стройная.

— Так-так, — у меня от напряжения чуть руки не зачесались. — И что с ней произошло? Она пропала?

— Как вам сказать… официально она уволилась, но видите ли, — Шнайдер замолчал, формулируя фразу. — В общем, Ольга увольнялась не сама. Заявление об уходе принёс её жених, некто Вик Суровый.

— Простите, кто?

— Вик Суровый… Насколько я понимаю, это не настоящее его имя, а псевдоним. Он поэт, возможно, вам приходилось читать его стихи — их иногда публикуют в «Гудке»?

— Не читал, — признался я.

— Так вот, дело в том, что отношения между Ольгой и Викой были, мягко говоря, далеки от идеального. Не раз нам приходилось видеть Олю в слезах, Вик жутко её ревновал. Доходило и до синяков с побоями.

— Вот как, — внутренний голос заговорил, что вероятно — это и есть наш клиент.

Хотя, конечно, сто процентной гарантии давать нельзя.

— Увы, — вздохнул Шнайдер.

— А что — поводы для ревности имелись?

— Красивая женщина — сама по себе повод для ревности, — философски заметил Илья Ильич. — А Ольга — настоящая красавица, не при Ирме будет сказано, — скосил он глаза в сторону иностранки.

Я усмехнулся.

— Нет, вы не подумайте, у нас с Ирмой всё серьёзно. Мы собираемся пожениться в самом скором времени.

— Поздравляю, — сказал я.

— Спасибо.

— Расскажите побольше об этом Вике.

— Хорошо. Сам Вик хоть и строит из себя поэта, всё равно остаётся всего-навсего эпигоном Сергея Есенина. Причём эпигоном бездарным, жалкой и лишённой таланта копией. Пытается во всём ему подражать. Одевается как Есенин, ведёт себя как Есенин, в стихах подражает. Он и с Олей-то наверное закрутил, потому что Сергей познакомился с Айседорой. Да он бы и в блондина перекрасился как Серёжа, вот только сколько рыжего не крась, а толку всё равно мало, — усмехнулся Шнайдер.

— Рыжего? Вы сказали рыжего? — во мне во всю ширь развернулся и заиграл охотничий инстинкт.

— Ну да. А что вас так сильно удивило?

— Вы сказали, что Вик Суровый рыжий…

— Да. И готов это подтвердить, сколько угодно. Знаете, такой деревенский увалень, волосы кудряшками, похожие на медную стружку, всё лицо в конопушках. Как говорят американцы: можно вывезти человека из деревни, но вывести деревню из человека — никогда, — вздохнул Илья Ильич.

Я, правда, слышал это выражение немного в другой редакции, но кто его знает, этих американцев — может и вправду так говорят, или Шнайдер на свой лад перетолмачил.

— Мне Ольга рассказывала, как однажды, закончив работать за письменным столом, Вик дунул на электрическую лампочку, словно на свечку. Когда не сработало, щёлкнул по ней пальцем, и уж только после этого догадался и выключил. А таких деревенских причуд и замашек у него пруд пруди. В общем, вы меня понимаете, что это за человек!

— То есть саму Ольгу вы, когда она решила увольняться, не видели. Заявление принёс Вик, он же забрал все её документы. Я правильно говорю?

— Всё именно так и было, — кивнул Илья Ильич. — Мы тогда удивились, почему Ольге вдруг приспичило увольняться, но Вик сказал, что скоро они сыграют свадьбу, и Ольга переехала к нему, будет сидеть дома и вести хозяйство, как полагается нормальной женщине, а не плясунье. Знаете, меня тогда очень удивило его лицо… такое злобное, с гримасой. Его аж перекосило в тот момент. Он словно ненавидел всех на свете. После ваших слов о той несчастной, которую выловили в реке без головы… Знаете, а ведь Вик точно мог бы убить, если бы захотел! Есть в нём что-то злое, но не инфернальное, а примитивное, пещерное, я бы сказал.

Шнайдер замолчал. Я не стал давить на него. Сейчас он соберётся с мыслям и продолжит.

— Я ведь прежде был журналистом и по работе был вынужден встречаться с разными людьми. И этот Вик… В общем, мне знаком такой типаж. Неудовлетворённость, зависть, муки ревности. Это страшная смесь, и она могла привести к убийству. Думаю, Вик — тот, кого вы ищете. Есть только одно «но»…

— И что это за «но»?

— Я понятия не имею, где он живёт. И, боюсь, никто среди нас не в курсе его адреса.

— Ничего страшного, — заверил я. — Вы дали мне наводку, сказав, что его стихи печатали в «Гудке». Думаю, там должны знать его адрес и настоящую фамилию.

Глава 13

Главная контора «Гудка» располагалась на Новой Басманной, дом 13. После расспросов в бухгалтерии, меня почему-то погнали в редакцию какой-то «Четвёртой полосы».

Если честно, до этого момента я считал, что «Гудок» — обычная ведомственная газета, какой она по сути и была практически всю мою прошлую жизнь, однако реалии двадцатых прошлого века оказались совершенно иными. Да, это был профессиональный рупор здешнего «РЖД», но, как это порой случается, ему удалось значительно расширить границы своих читателей.