Блондинка с розой в сердце (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Я развёл руками.

Александра облокотилась о стол, сощурилась.

«…И упасть опалённым звездой по имени Солнце…» — пели студенты.

— … И в тот же вечер Бердников уже рассказывал милиционерам обо всех своих прегрешениях, — сказал я. — Суд состоялся уже через полгода. Бердникова признали виновным в смерти двенадцати девочек от восьми до двенадцати лет и семилетнего мальчика. Это не считая прочих обвинений. Педофилия, некрофилия. Бердников признался во всех тринадцати убийствах. Журналисты дали ему прозвище «Ларионовский мучитель». Его приговорили к пожизненному заключению. Он был жив, когда я писал о его преступлениях книгу. Я думаю, в итоге он пережил и меня.

Я вздохнул и откусил половину печенья. Прожевал её. Запил кофе.

Сообщил:

— А вот его супруга недолго испытывала стыд за деяния мужа. Её пырнул ножом неизвестный мужчина через месяц после суда над Бердниковым. Точно в сердце. Она умерла до приезда бригады скорой помощи. Убийцу так и не нашли. Но поговаривали, что так Бердникову отомстил один из родителей убитых им детей. Странная месть, не находишь? Хорошо, хоть детей эти мстители не тронули. Хотя и сыновьям Бердниковых пришлось несладко. Они после смерти матери оказались никому, кроме государства, не нужными. Мальчишки стали сиротами. Они воспитывались в детском доме.

Я покачал головой и сказал:

— Вот такие дела, Саша. Скоро мы с этим Ларионовским мучителем познакомимся. Раздавай карты.

— … Три короля вместе с козырным, — сказал я. — Ты их забираешь. Тузы тоже твои. А эта шестёрка пойдёт тебе, Саша, на кокарду.

Я бросил трефовую шестёрку на стол.

— Хочешь сказать… я снова дура?

Лебедева уронила свои карты на столешницу.

— Дмитрий, я уверена, что ты жульничаешь, — заявила она. — Ты ещё ни разу не проиграл. Так не бывает.

Я хмыкнул и ответил:

— Ещё не вечер, Саша. Быть может, и тебе сегодня повезёт. Хотя бы один раз. Сдавай карты.

Лебедева собрала карты в колоду.

— Дмитрий, расскажи мне про этот августовский государственный переворот, — попросила она.

Я посмотрел на её освещённое красноватым светом заката лицо и ответил:

— Подробностей я не помню. Хотя и читал статьи о тех событиях в интернете. Но если в общих чертах…

— … В ночь с двадцать второго на двадцать третье августа по распоряжению Моссовета демонтируют памятник Дзержинскому на Лубянской площади, — сказал я. — Позже его поставят в музее искусств на Крымском валу. Ростропович предложит поставить на его месте памятник Солженицыну. Но этого так и не сделали, насколько я помню.

— Да уж, — сказала Лебедева. — Моему папе бы это точно не понравилось. Особенно: памятник Солженицына на Лубянке.

— Ты, кстати, снова проиграла.

Я одну за другой положил на стол четыре дамы, бросил поверх них козырного туза и трефовую восьмёрку.

Лебедева вздохнула и уже привычным движением собрала карты в колоду.

— Дмитрий, — сказала она, — вчера и сегодня ты много всего рассказал о будущем. Я даже кое-что записала в блокнот. Это очень ценная информация, если принять за аксиому то, что ты говорил правду. Вот, например: только что ты рассказывал о событиях этого августа. Через месяц мне станет понятно, насколько точно ты их предсказал.

Журналистка хитро прищурилась и спросила:

— Дима, ты не боишься, что я перескажу твои слова другим людям? Ведь эта информация много кому пригодилась бы. Уверена, что ты и сам это прекрасно понимаешь. Только представь, что будет, если тот же Дмитрий Тимофеевич Язов сейчас узнает о последствиях августовских событий. И поймёт, что те или иные его поступки будут ошибочны.

Я улыбнулся, покачал головой.

— Саша, признайся хотя бы себе: ты ведь сейчас не веришь в правдивость моих рассказов. Разве не так? Я пока лишь привлёк к ним твоё внимание, разжёг костерок твоего любопытства. Но ты нормальный советский человек, материалист. Ты не веришь в мистику. Тебе с пелёнок внушали, что существуют лишь законы физики и марксистская философия.

Я стряхнул с руки крошки печенья.

— Мои рассказы тебя заинтересовали, — сказал я. — Это я вижу. Но они тебя пока не убедили в своей правдивости. Иначе бы ты здесь рядом со мной не сидела, а уже пересказывала бы своему отцу все услышанные от меня пророчества. Ты в мои предсказания ещё не поверила. Разве я ошибаюсь? А не поверила ты — не поверят твоим рассказам и другие люди.

Я развёл руками.

— Это именно так и работает. Так что знай: в ближайшее время взойти на костёр, как троянской Кассандре, мне точно не грозит. А через месяц мне уже понадобится погребальный костерок: сомневаюсь, что доживу до сентября. Саша, мне безразлично, кому и что ты, расскажешь. Как наплевать мне сейчас и на Уголовный кодекс. Но кофе я бы ещё выпил. Не возражаешь?

Я указал на термос. Лебедева кивнула.

Я плеснул себе в стакан новую порцию кофе и сказал:

— Саша, я тебя ни в чём не убеждаю. Понимаешь? Хочешь верь мне, хочешь не верь. Это твоё дело. Считай меня странным фантазёром, кем я долгое время и являлся. Я делюсь с тобой своими воспоминаниями только потому, что мне это нравится. Так я развлекаюсь во время поездки: беседую о своём прошлом с умной и привлекательной молодой женщиной.

Отсалютовал журналистке стаканом.

Лебедева улыбнулась.

— В карты мы ещё играем? — спросил я.

Александра решительно кивнула.

— Играем, — сказала она. — Хотя бы один раз, но я у тебя сегодня всё же выиграю.

От ночи на боковой полке в плацкартном вагоне я отказался — разыскал начальника поезда, поделился с ним частью найденных в Димкином тайнике денег. Ещё до темноты мы с журналисткой перешли в другой вагон (купейный). Там чудесным образом оказались незанятыми две полки в первом купе. Я с удовольствием разместился на верхней полке — Александре уступил нижнюю. Наших новых соседей не возмутило наше появление. Я заподозрил, что места в этом купе они раздобыли тем же путём, что и мы.

Утром Лебедева развлекалась беседой с нашими попутчиками (молодой парой, получившей в институте распределение на работу в Симферополь). Я краем уха слушал их диалоги, но к разговору не присоединился. Делал в блокноте записи, пил из гранёного стакана в мельхиоровом подстаканнике купленный у проводницы чай. Молодые меня вопросами не беспокоили: Лебедева представила им меня, как писателя детективов из Ленинграда — заявила, что я сейчас работал над очередной книгой.

На станцию «Ларионовка» поезд прибыл с получасовым опозданием. Я попрощался с проводницей, сошёл на перрон, поставил на квадратные бетонные плитки сумку Лебедевой, поправил лямки рюкзака. Помог Александре спуститься из вагона — полюбовался при этом на её загорелые ноги. Указал рукой на одноэтажное здание вокзала, рядом с которым к прибытию поезда образовался небольшой рынок (местные жители на самодельных столиках-прилавках торговали продуктами, бутылочным пивом и мелкими сувенирами).

— Нам туда, — сказал я.

— Зачем?

— За билетами.

— Куда и когда мы поедем?

— Я поеду Москву.

— В Москву? — переспросила Лебедева. — А как же Керчь? Разве ты не поедешь к жене и к дочери?

Я услышал, как вздрогнул позади меня железнодорожный состав. Обернулся — увидел, что наш поезд неторопливо пополз вдоль перрона. Женщины и мужчины с корзинами, сумками и коробками (набитыми непроданными товарами) замерли на перроне, подсчитывали заработанные за время стоянки поезда барыши. С крыши вокзала взлетела большая стая голубей — птицы спикировали на перрон рядом с торговцами, словно надеялись: те поделятся с ними деньгами.

Саша дёрнула меня за руку.

— Ты не поедешь в Керчь? — повторила она.

Лебедева щурила глаза от яркого солнечного света.

— Не сейчас, — ответил я. — В девяносто первом в пансионате около Керчи нам было хорошо. И это хорошо было само по себе, без всякого вмешательства людей из будущего. Вмешиваться в это хорошо — только вредить ему. Саша, я безумно скучаю по своей семье. Вот только они не скучают по мне. Они сейчас там вместе со мной: со мной прежним. И вовсе не ждут дядю Диму — точно тебе говорю.