HOMO FABER (СИ) - Баковец Михаил
— Да, товарищ лейтенант государственной безопасности.
Через двадцать минут после этих слов на «главной» площади лагеря бушевал зеленокожий великан в обрывках лётной формы. Несмотря на то, что ему досталось всего три капли зелья вместо пяти, как старшему лейтенанту, лётчик бесновался раза в три дольше. К счастью, обошлось без жертв, хотя разрушения имелись: истребитель «мессершмиттов» доломал землянку, за которую перед ним взялся особист (и чем она им так не понравилась-то?), разнёс вход в ещё одну, забрался в лазарет и там всё покрушил и в ней же вернулся в человечье обличье. Мы после того, как затих грохот в землянке, еще добрых полчаса сидели в лесу.
Фрагмент 2
* * *— Владимир Сергеевич Морозов, старший лейтенант государственной безопасности сотрудник особого отдела отдельного сапёрного батальона, — доложился вчерашний умирающий особист. Стоял напротив меня по стойке «смирно» и буквально ел глазами, хотя в их глубине плясали буря эмоций — удивление, подозрение, интерес и немного страха. И всё это после того, как я первым представился и показал все свои «особые» документы, включая и лоскут шёлка. Будучи старше меня на шесть лет и выше званием, старлей относился ко мне как старшему по всем показателям. Он и подскочил с лавки, словно подброшенный пружиной, едва подробно ознакомился со всеми моими «корочками», в одно мгновение сменив расслабленный чуть ли не барский вид на готовность выполнять все мои приказы.
— Вольно, — скомандовал я. — Владимир Сергеевич, давайте на ты, и если не стеснит, то по именам.
— Хорошо, Виктор, — с едва заметным напряжением в голосе ответил тот и присел обратно на лавку.
— Володь, что ты знаешь про шифроблокноты немецких шифровальщиков? В частности про такие к машинке Энигма?
Кажется, я сумел огорошить старшего лейтенанта. Выглядел он после моих слов, словно, пыльным мешком пристукнутый.
— А-а… э-э… м-м… вообще, я видел кое-что немецкое из этой оперы, — осторожно заметил он. — Но зачем тебе это нужно, Вить?
— Возможно, я знаю, где лежат такие вещи — машинка и шифроблокноты. Остаётся их взять и доставить через линию фронта и это, скорее всего, предстоит сделать тебе. Вот только я могу и ошибаться, и если так, то зря рисковать не хочу, опасно лезть в то кубло фашисткое, если там самая обычная печатная машинка да шифровальные таблицы к обычной рации.
Особист впал в ступор во второй раз. Пришёл в себя быстро, правда, и тут же попытался вытянуть из меня информацию.
Да только куда там. Хватка чувствуется изрядная у собеседника в наводящих вопросах, фразах с подтекстом. Знал бы я хоть то-то из «операции по планированию и захвату секретной документации и аппаратуры немцев», то что-то да выдал. Но все мои данные — это старый фильм про немецкую и американскую подлодки, на борту одной из которых лежала та самая шифровальная машинка. Вспомнилось это случайно, во время разговора со Шпиталиным, когда я про себя решал вопрос: жить особисту или нет, а если жить, то как мне его использовать и куда спихнуть.
Фильм смотрел давно, но дважды и во второй раз, уже имея хороший интернет, из интереса посмотрел про «Энигму» и заодно о фильме. Запомнилось чётко: фигурируемая машинка на съёмках была самая настоящая, которую попросили на время у коллекционера.
Машинку, очень похожую на обычную печатную, я помнил весьма неплохо, и был готов нарисовать на бумаге. Закавыка стояла с бумагами к ней, ведь кому нужно «железо» без инструкции по пользованию? Или нужно, сгодится и так? В любом случае, старлей отправится к линии фронта с тем, что у меня получится реализовать. Заодно передаст ещё что-нибудь полезное… ведь удался у меня пакет с энкавэдэшными «ксивами», должен получиться и пакет с планами немецкого командования.
Художник из собеседника получился тот ещё. С его набросков я так толком и не смог понять, как должны выглядеть таблицы, блокноты с шифрами. Чуть лучше дело пошло, когда я поинтересовался внешним видом упаковки для секретного немецкого имущества. Вот тут он нарисовал и указал все нужные пометки с пломбами и «секретками» в брезентовых мешках и ящиках — деревянных и металлических.
Распрощавшись со старлеем, я переоделся в нанокостюм, взял винтовку и «томми-ган», планшет и покинул лагерь, дав указание Шпиталину отправить разведчиков во все стороны, а самому оставаться в лагере.
Представляю, как командиру партизан достанется от профессионального любопытства особиста, думаю, что этот энкавэдэник душу из него вытянет, расспрашивая про меня. Ну, да и Бог с ними обоими.
Вдали от лагеря я провёл больше суток, отмахав в общей сложности по местности и до лагеря полторы сотни километров. Что я искал? Сам не знал, если честно. Просто отдыхал от постоянного внимания со стороны чужих, а по сути, ещё и враждебно настроенных людей. Ведь любая моя ошибка может стоить жизни, и никакой Дар не поможет. Зря оставил старшего лейтенанта в лагере, его бы стоило отправить с одной из поисковых или разведывательных групп, а не давать шанс греть свои уши и развязывать языки партизанам насчёт меня. Сглупил я, торопился удрать и остаться в одиночестве. Надеюсь, ничего непоправимого не произойдёт, пока я отсутствую.
Исчеркав десять листов драгоценной в моём положении бумаги, у меня наконец-то удалось реализовать рисунок. Это был металлический контейнер с небольшой чемодан размером, с оттиском орла распахнувшего крылья, небольшой свастикой и несколькими словами на немецком. Со всех сторон он был опечатан пломбами и сургучными печатями.
— Ну, с Богом! — произнёс я, и дёрнул замок с пломбой. В следующий миг полетел кувырком по земле от мощного взрыва. Несколько дней назад я точно так же кувыркался по земле на позиции «сорокопятки», на которую пёр немецкий танк.
Пришёл в себя минут через десять, потряс головой, выгоняя шум, убедился, что костюму не нанесено непоправимых повреждений, потом посмотрел на остатки контейнера, горелые бумажки и искореженную «Энигму», и взялся за карандаш опять.
Вторая попытка вновь сорвалась, опять оставив меня с дымящимся бесформенным мусором на руках. И только третий контейнер мне удалось открыть, оставив в покое систему самоликвидации.
— Оно? — шепотом сам у себя затаив дыхание спросил я и тут же ответил, когда вытащил «Энигму» и стопку бумаги, обмотанную целлулоидом. — Оно!
Вражеская шифровальная машина пряталась в деревянном ящичке (являющемся одновременно деталью корпуса) и была приличной по весу. В комплекте с ней шёл ещё один маленький ящичек, в котором лежали два зубчатых колеса. Для чего они — не знаю, в кино ни о чём таком не говорилось и не показывалось. Быть может, это запасные детали или нет. И ещё один ящик — поменьше машины и больше «запасного». В нём лежал какой-то электрический прибор с двумя чёрными текстолитовыми круглыми переключателями и кучей штекерных разъёмов. Сами штекера вместе с толстым чёрным шнуром, снабжённым обычной электрической «вилкой», были закреплены с обратной стороны крышки. Подозреваю, что это что-то вроде питания для «Энигмы», но могу и ошибаться.
Шифровальные блокноты были двух типов — похожие на тонкие брошюрки в две моих ладони и толстые, сантиметра четыре квадратных блокнота с двумя обложками — левой и правой.
Отдохнув и налюбовавшись творением своих рук, я перешёл к документам. Тут всё вышло намного проще, и уже скоро рядом с шифровальной машинкой лежали пухлые большие конверты с кучей гитлеровских печатей, два кожаный портфеля и пять длинных деревянных, оплетённых тонкой коричневой кожей тубуса, в которых лежали рулоны с картами, покрытых всевозможными пометками.
Самочувствие у меня после таких подвигов было сродни стахановскому: отваливались руки и ноги, страшно ныла спина и шея, голова раскалывалась на части и неслабо тошнило, но зато я выполнил и даже перевыполнил план.
По пути в лагерь размышлял над «откатом» Дара. Ведь вес и количество винтовок с патронами да ещё в громоздкой таре намного превышали размер и массу документов с Энигмой, но с первыми я себя не чувствовал так паршиво.
