Санька-умник 3 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич

— Сегодня же передайте, — Николай Васильевич назвал адрес. — Там уже ожидают.

— Так это, уже не нужно? — я достал из полевой сумки восстановленный лабораторный журнал.

— Почему же? Давайте. — Вершинин протянул руку за моей писаниной.

— Тут в конце ещё добавлено про передозировку, — сказал я передавая тетрадь.

— Даже так? — академик, уже не глядя на меня, принялся перелистывать ему переданное.

— Извините, я что-то совсем плохо себя чувствую.

Николай Васильевич замер в кресле, даже прикрыл глаза.

— Врача? — встрепенулся сопровождавший меня майор.

— Нет, нет. Не надо… Сейчас пройдет, — остановил его Вершинин. — Я сам себе врач.

— Вам надо будет зайти… — академик на секунду задумался. — Через неделю.

Говоря это, Николай Васильевич, накапывал что-то из пузырька в мензурку. Сказав, когда мне быть у него, он выпил своё лекарство.

Глава 26

Глава 26 Предновогодний Томск

Вот так — зайдите через неделю.

А, что мне эти семь дней делать? Где жить? Чем заниматься?

Оказывается, вопрос с жильем для меня был решен.

Майор после визита к академику отвез меня на квартиру. Кому следует об этом уже подумали.

— Располагайтесь. Живите.

С этими словами мне был выдан ключ на колечке с казенной биркой. На мебели в квартире, подобные так же присутствовали.

Это всё, конечно, хорошо. Даже — замечательно. А на что, жить-то я буду? В армии меня кормили-поили, одевали-обували, а тут, в Томске, как?

Ну, допустим, я не раздет и не разут, но в животе уже поуркивает…

Последний раз мы ещё в полете перекусили и всё. Академик-то меня и майора из-за своей болезни даже чаем с плюшками не удосужился угостить… Нет, тут как раз всё понятно, к нему у меня претензий не имеется.

— Возьмите.

Майор протянул мне забандероленную пачку трёхрублевок. Новеньких, даже, как мне показалось, ещё краской пахнущих.

Я этих новых денег ещё в руках не держал. Знал, что в сорок седьмом в СССР старые деньги на новые поменяли, но я же сколько лет тут уже не был. В Китае советские деньги мне были без надобности, мы там местными пользовались. Впрочем, не так и часто.

— Распишитесь.

Я расписался за выданные мне триста рублей.

Много это? Мало? О ценах, которые были здесь и сейчас, я не имел ни малейшего представления.

Жилье мне предоставили, деньгами снабдили. То есть, я свободно могу по Томску перемещаться и что угодно делать?

Оказалось, не совсем так. Сиднем сидеть в квартире мне не требуется, но в городе у меня будет на всякий случай сопровождающий. Он скоро должен подойти и майор ему меня с рук на руки передаст.

Кто-то боится, что и здесь меня выкрасть попробуют?

Такого вопроса я задавать не стал. Это — совершенно лишнее.

Наконец, мой опекун, или как там правильно его назвать, появился. Майор со мной попрощался и отбыл.

Ага, за ручку меня водить не будут, а только со стороны поглядывать.

Если что — подойдут.

— Мне бы поесть куда сходить, — озвучил я свою просьбу, назовём его так — куратору.

Куратор, в переводе с латыни — «попечитель», то есть лицо, которому поручено наблюдение за какой-либо работой, кем-либо или чем-либо.

Пришедшему поручено за мной наблюдать, вот и обозначил я его как «куратора».

— Пойдемте, — не замедлил с ответом приставленный ко мне.

Улицы предновогоднего Томска были… пустоваты. Правильно, люди-то работают, это я сейчас баклуши бью.

Несколько оживленнее было у магазинов. Мужчин среди входящих в них и выходящих обратно почти не было, храмы торговли осаждали женщины. Покидающие торговые заведения были нагружены чем-то завернутым в желтоватую упаковочную бумагу. Кто-то нес приобретенное прямо в руках, а большинство — в сетках. Иногда, сразу в двух-трёх.

После посещения столовой, кстати — вполне приличной, я заглянул в один из магазинов.

Как зашел, так и вышел. В торговом зале стояли огромные очереди.

В магазине, где я побывал была ещё и студия звукозаписи. Всем желающим предлагалось записать поздравления и отправить друзьям пластинки. Это тоже было что-то новенькое. Раньше, до войны, я такого в глаза не видывал.

Патефоны, конечно, уже и тогда были, но далеко не у всех. Сейчас, получается, они далеко не редкость, иначе бы не предлагалась людям такая услуга.

Желающих перенести на пластинку новогоднее поздравление тоже хватало. Я им даже немного позавидовал.

Может и мне, в Пугач такое поздравление отправить?

Нет, наверное, нельзя. О том, что я в Томске, кричать направо и налево скорее всего нежелательно.

Может новогоднюю открытку отправить? Вот, кстати, они и продаются…

Моё поползновение было пресечено на корню.

— Не надо, — не громко, но с нажимом, раздалось за моей спиной, когда уже я попросил продавщицу показать мне ту, ту и ту открытки.

Мой куратор понял мои намерения и решил, что такими глупостями мне не стоит заниматься.

Ну, не надо, так не надо…

Так, а интересно, продают тут сейчас перед новогодними праздниками мандарины?

Их нужно в продовольственном магазине поискать, я же зашел в промтоварный.

Оказалось, что мандарины в предновогодней продаже были. В первом же по счёту продовольственном магазине, куда я заглянул после торгующего промышленными товарами.

Ещё до войны, в сороковом году, в Кирове, где я учился в фельдшерско-акушерской школе, мандарины продавали не на вес, а поштучно. В зависимости от размера одна мандаринка могла стоить от десяти до шестидесяти копеек. С деньгами у меня тогда было совсем плохо, но один раз за гривенник я себя всё же мандаринкой побаловал…

Сейчас же, отстояв очередь, я приобрел сразу полкило желто-оранжевых фруктов. Ну, а что, надо же выданные деньги тратить.

Глава 27

Глава 27 Вот такая она, наука…

На следующий день погулять мне по Томску не получилось.

Уже утром, едва проснувшись и даже не позавтракав, я ехал в лабораторию, где исследовали мою бабочковую настойку.

— Собирайтесь скорее. Вас ждут.

Так, вместо пожелания мне здравствовать, поторопил меня мой вчерашний местный сопровождающий.

Что там такое срочное?

Чаю выпить не дали…

— Перекусите там. — словно прочитал мои мысли куратор.

Ну, хоть так…

Кстати, вчерашние мандарины оказались вполне себе ничего. Не сравнишь с тем зеленоватым заморышем, что я до войны в Кирове отпробовал. Ну, а что я хотел получить тогда за десять копеек? Яство чудеснейшее?

Академик, хоть кашлял и грудь потирал, был уже в царстве колб и пробирок. Зачем он на работу приперся? Болен ведь, это даже невооруженным глазом видно. Немного он пободрее чем вчера, но до выздоровления ох как далек…

— Доброе утро. Проходите, Александр Ильич. — Николай Васильевич протянул мне руку.

Ага, уже не капитаном назвал. Прогресс, однако.

— Тут у меня возникли некоторые вопросы…

«Некоторые вопросы» мы обсуждали с Вершининым почти до полудня. О завтраке, само-собой никто и не вспомнил.

— Интересно получается, интересно… — только и повторял время от времени академик.

Ну, а как? Само-собой — интересно. Для армии, страны и всего прогрессивного человечества. На страх врагам и прочим империалистам.

— Я тут, с вашего разрешения, позволил себе два раза по пять капель принять. Знаете, гораздо легче стало… — уже перед самым обедом повинился мне академик.

С моего разрешения? Не помню такого…

Ну, принял и принял. Вреда никакого от этого не должно быть.

Забегая чуть вперёд в ещё не произошедшее, надо сказать, что в прежнем мире профессора-лепидоптеролога академик Вершинин умер от тромбоэмболии легочной артерии в начале весны пятьдесят первого года. Тут же, после приема бабочковой настойки, он ещё много лет будет работать, поднимая до самых небес знамя советской фармацевтической науки.