Второй полет Гагарина (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич
На третий день дочка автовладельца сама пробралась ко мне, бдительность папы пошла побоку, присела на край топчана.
— Прости. Вот уж не думала, что продаю тебя в рабство. Устал?
Тонкие и бесконечно нежные пальчики пробежались по моей физиономии, покрывшейся за день щетиной. В ушах заиграли ангельские арфы, в паху прорезалось томление. Четырнадцать часов на крыше — фигня, я был готов доказать, что ещё ого-го какой могун. Но не форсировал события.
— Усталость не в счёт. В армии и тяжелее приходится. Очень соскучился. Ты вроде рядом, а также далека, будто я в Чебеньках.
— Нет, я близко. И понимаю, ты всё это делаешь для нас, для меня. Отец просто в шоке, он думал — понадобится больше месяца!
— Если бы мне сказали, работай тут, пока не закончишь, к концу августа бы уложился.
— Мошенник!
Она нагнулась и притронулась губами к моим губам. Едва-едва, будто травинкой коснулась.
Сдержал порыв сграбастать, только провёл рукой ей по плечу. Ладонь продолжила путь вниз — к талии, потом по бедру и легла на колено. Алла аккуратно убрала мою руку.
— Не спеши. У нас будет много времени.
— Ага, не успеем оглянуться, появится ребёнок, тебе не до меня, а лейтенанта Гагарина срочно вызывают на аэродром. Всё хорошее, что вырастет между нами, разобьётся о быт.
— Если будет прочным, не разобьётся. Отдыхай!
Она поцеловала меня крепче, но быстро. И исчезла.
Пусть папа Марат терзается — успели мы или не успели. С этой ехидной мыслишкой уснул.
На четвёртый день специально слинял в сарай пораньше и был вознаграждён. Теперь сидели рядом, целовались. Но до главного не дошло. Когда Алла меня покинула, в паху висела пудовая гиря от мощного и неутолённого желания, о чём честно сказал на пятый вечер.
— Почему молчал? Я же медик, всё понимаю.
Если бы понимала, догадалась бы сама.
— Мне даже ровно ходить — и то больно.
— Бедненький… А у меня месячные. Как будущему мужу тебе можно знать эти подробности.
Она первой сказала про «будущего мужа». Значит…
Я сгрёб её основательно, колотило так, что не чувствовал топчана под собой.
— Обожди. Ничего не будет, но я тебе помогу.
В ход пошли пальчики, эффект наступил практически моментально, меня выгнуло, заткнул себе пасть, чтоб не взвыть.
Для пятьдесят седьмого — фантастически раскованная барышня. Думаю, среднестатистический мужчина текущей эпохи впал бы в шоковое состояние от произошедшего, придя в себя, заподозрил бы её в распутстве и прочих грехах. А я полагал, что она девственна, в чём пока не было оснований сомневаться, даже этот неординарный шаг не заставил изменить мнение. Может, просто как медработник — прописала пациенту лечебную процедуру и сама же её провела. Сколько пацанов извелось до сумасшествия от петтинга, не перешедшего в коитус! Конечно, они имели полную возможность самим себе облегчить страдания, расставшись с подругой и вспоминая о ней, но сделанное Аллой стократ гуманнее.
— Месячные не закончатся до моего отъезда?
— Считай, что нет.
То есть пройдут, тем не менее, на близость не стоит рассчитывать. Пятьдесят седьмой на дворе, не забываем.
Лётчик? Пролетаешь!
С окончательным расчётом за строительный энтузиазм меня тоже кинули. Потенциальный тесть не вручил мне торжественно руку и паспорт дочери со словами: забирай, отработал. Благодарил, сказал, что всегда рад видеть меня в их доме.
— Sapienti sat (для умного — достаточно), — прокомментировала Алла.
Изучавшая в училище латынь, она часто вворачивала цитаты. У других, особенно в двадцать первом веке, меня подобное раздражало, слишком многие прикрывали чужими изречениями собственную бессодержательность. Лепили на своей страничке в соцсети статус, выловленный из дебрей интернета и кажущийся «глубокомысленным». Моя милая не была ни глупой, ни пустой. Знание латыни, подозреваю — довольно поверхностное, для неё служило своего рода фишкой. Она им гордилась, как её отец автомобилем. Пусть себе, далеко не худший предмет для гордости у молодой девушки.
В последний день я забил на работу, хоть остались мелкие мелочи, в частном доме невозможно завершить строительство, получается лишь прервать его на каком-то этапе волевым образом. Мы гуляли практически всё время в обнимку или хотя бы рука в руке.
Я понял, что ей ловчее целоваться со мной, когда сидим на скамейке. Тогда её преимущество в росте не мешает, от попы и до макушки мы одинаковые, но у Аллы длиннее ноги.
Когда прощались, на её глазах блестели ненаигранные слёзы. Ничего не было сказано, но и так понятно: она меня дождётся.
А я? Куда я денусь.
Запрыгнул в кузов попутного грузовика, отправляющегося в соседнюю деревню с Чебеньками, рискуя опоздать к вечерней поверке, до которой у меня отпуск.
Нельзя сказать, что провёл его неплодотворно.
Глава 6
6
Обучать меня пилотированию на МиГ-17 выпало капитану с непростыми русскому уху фамилией-именем-отчеством Ядкар Шакирович Акбулатов. В училище и в полку был представлен советский интернационал. Быть может, не нашлось корейцев, бурят, представителей каких-то малых народностей, зато никто не ущемлялся и не притеснялся по национальному признаку. О принадлежности к нации не забывали, у украинца могли спросить: Петро, сало маешь? Но беззлобно, не унизительно. За дразнилку «армяшка — в жопе деревяшка» шутник получил леща, причём его отвесил виноватому не армянин, а его белорусский друг.
Татары и прочие представители традиционно исламских народностей, конечно, снаружи они стопроцентные комсомольцы-атеисты, спокойно трущили варёное сало, плававшее в супе вместо мяса, в общем-то тоже свиного, харамного. Евреев во взводе не припомню, уверен, точно также лопали бы свинину наравне со всеми.
Русские не держались свысока с представителями нацменьшинств, те тоже не выказывали никакой вражды к славянам. Армяно-азербайджанскую резню в Нагорном Карабахе или происходящее после две тысячи двадцать второго никто не воспринял бы даже в виде фантастики. Спой курсантам «Батько наш — Бандера, Україна — мати, ми за Україну будем воювати!», даже сами украинцы покрутили бы пальцем у виска. Потомки западенцев, воевавших против Красной армии, в авиационные училища вряд ли бы просочились.
Мы были разные, но единые.
Акбулатов, помню, ощупал меня пронзительными азиатскими глазками, проверил шнуровку и спросил:
— Ты — тот самый отличник, что посадил в дерьмо Шевкунова?
— Никак нет, товарищ капитан. Он сам выпрыгнул из исправного самолёта. А когда меня прижали на партсобрании, отбивался как мог.
— Помню. Присутствовал. Не желал бы себе такого подчинённого. В одном ты прав — самолёт нужно беречь и спасать до последнего.
— Так точно.
— Программу полёта знаешь. Ну, раз ты такой удалой, взлетай первым, я — ведомым. Ошибки подскажу по радио.
В какой-то мере ведомым сложнее. Приходится подстраиваться под впереди идущего. В реальном боевом вылете именно ведомый обязан крутить башкой да следить, чтоб не подпустить противника к командиру.
— Слушаюсь, товарищ капитан.
Взлетели. Сходили на пилотаж в зоне. Акбулатов что-то ворчал, не зная, к чему придраться. В следующий раз разошлись, он требовал атаковать его и стрелять, используя фотокинопулемёт и выписывая фигуры высшего пилотажа. Так налетали больше десятка часов.
Я обнаружил, и в том ничего удивительного, что капитан уж очень тщательно и осторожно, ровно по букве наставлений, гонял меня по горизонтальной петле и боевому развороту. Похоже, очень боялся, что курсант влетит в штопор и закончит боевой путь в виде костра в степи.
На земле поспорили. Конечно, я не хамил, считалось, что у Акбулатова огромный опыт и всё такое. Но не удержался.
— В бою надо выжимать из машины её возможности до капли. Товарищ капитан! Предлагаю в следующий раз разойтись и провести дуэльный бой. Кто первым поймает противника в фотопулемёт, сразу заявляет в эфире. На земле посмотрим плёночку.
