Повелитель корней - Михаил Алексеевич Ланцов
Или это был какой-то местный житель, ругавшийся с кем-то в стороне? Кто знает? Но анекдотичная ситуация возникла сама собой, подняв немало настроение Берославу.
По одному из полей медленно катились конные сеялки. Вся пять штук, изготовленные и опробованные еще по прошлому году.
Обычная двуколка, с колес которой «снималось» вращение на бронзовый вал делителя сразу на пару десятков ручейков подачи семян. Из деревянного «корыта» в трубочки путепроводов попадали семена. Самотеком. От падения на землю струей их отделяли только «кулачки» этого делителя, отсекающего по одному-два зерна за оборот. Они падали в грядку, сразу за зубцом, ведущим ее нарезку, и мгновение спустя засыпались вторым, идущим чуть сзади и со смещением вбок.
Просто и кондово настолько, насколько можно.
Берославу банально не хватило фантазии сделать как-то более изящно. Но даже так — весьма недурно все работало, очень сильно снижая расход семян, по сравнению с обычным засевом руками. Просто за счет равномерности и заглубления, особенно заглубления, что являлось просто фундаментально важным. Ведь теперь птицы не выклевывали посадочный материал на добрые две трети. А значит, что? Правильно. Урожайность выше. И удельная эффективность поля тоже выше.
— Любуешься? — поинтересовался Гатас, выехавший в этот раз вместе с ним. В его голосе сквозило что-то вроде насмешки, но сокрытой такой, сдавленной.
— Это все плод моих трудов. Отчего не любоваться?
— А я вот не могу смотреть на всю эту возню в земле. Отвращение вызывает.
— Отчего же? Это, — махнул рукой князь, — важный источник богатства.
— Для меня богатство — это кони, коровы, овцы… но никак не пашня.
— Это все от бескультурья. — фыркнул Берослав.
Роксолан нахмурился.
— Когда-то давно… очень давно — многие тысячи лет назад люди бегали по полям и лесам, живя лишь тем, что могли собрать, да поймать или убить. И было их мало. Словно волков или даже меньше. Потому как жили словно звери.
— Я слышал, что и ныне такие бывают. — заметил Добрыня.
— Бывают. Конечно, бывают. Мир развивается неравномерно. Где-то густо, где-то пусто. И ничего с этим не поделать. Так вот. Охота, рыбалка и собирательство тех же грибов да ягод нам достались оттуда — из тьмы веков. Дело доброе, но много людей с этого не прокормить. Поэтому-то люди и придумали производящее хозяйство.
— Что сие? — поинтересовался Гатас.
— Это когда ты не присваиваешь найденное, а делаешь нужное сам. Одновременно возникло кочевое скотоводство где-то на просторах Великой степи и земледелие в районе Плодородного полумесяца.
— А где сие? Название-то какой благодатное — плодородный полумесяц. — спросил Рудомир.
— На юге. По рекам Тигр и Евфрат и рядом с ними. Так вот — люди в степи стали приручать животных и пасти их, живя с молока, творога и порою, по праздникам, с мяса. Другие же рыхлили землю и сеяли, а потом жали.
— И что? — недовольно спросил Гатас, не понимая, куда ведет князь.
— А то, что сеющие очень скоро размножились до великого множества. Стали ставить города, прокладывать дороги, строить корабли и развивать ремесла. Тоже оружие с бронями делать, ткани и многое иное во множестве. А те, что кочевали со своими животными, так и остались малочисленны и бедны.
— Но сильны!
— Гёты и квады совсем недавно показали, что это не так. А еще ранее — я показал. Никакая степная конница не в состоянии пробить крепко сбитую пехоту в добром снаряжении, если только не случайность. Сила степи заключается в бардаке земледельцев, которые промеж себя ругаются. Собери в кулак роды всех сарматов от восхода до заката и выставив единое войско и… как ты думаешь, сумели ли бы они разгромить Римскую империю?
— Не знаю.
— А тут и знать нечего. Нет. Не сумели бы. Вон — Парфия воюет так же, как скифы да сарматы. Ну почти. Конницей, что копейной, что лучной. Имея опору на хозяйство древних народов Плодородного полумесяца, отчего конница их многочисленна и хорошо снаряжена. И что? Ее предел — мелкая возня в Леванте, который она даже отнять у Рима не в состоянии. Конница полезна, но не когда против нее выходит много хорошей пехоты или надобно брать города. Мы ведь тоже когда-то кочевали…
— ВЫ⁈ — удивился Гатас.
— Наши с вами предки около пяти тысяч лет тому назад жили одним племенем и говорили на одном языке. Потом они разошлись. Половина пошла на закат, половина на восход. А так да, кочевали. Но время шло. Мы шли вперед. А вы — нет.
Гатас промолчал.
Ему ужасно не нравилось то, что он слышал.
— Видишь эти поля? — спросил Берослав, махнув в их сторону рукой.
— Вижу, — нахохлившись, ответил двоюродный брат Златы.
— Вот тут их шесть. На первом мы садим горох, на втором — озимую пшеницу, на третьем — репу, на четвертом — чечевицу, на пятом — жито, на шестом — чеснок. В первый год. На следующий — смещаем[1]. И там, где надо, вносим торф, перемешанный с золой. Это такая горючая земля, от которой плодородие полей повышается.
— К чему ты мне это говоришь?
— Вон там, — продолжил Берослав, — еще три таких шестиполья. Там другие культуры растут. Частью. Видишь? Их все можно охватить одним взором. С них мы получаем и пшеницу, и рожь, и овес, и жито, и репу, и свеклу, и морковь, и чеснок, и лук, и иное. Много. Достаточно для того, чтобы две сотни человек могли сытно питаться круглый год. Еще и на скот останется. А из-за многообразия культур мы не так зависимы от погоды. А сколько прокормит степь с такой земли? Одного прокормит?
— Быть может, — после долгого размышления, ответил Гатас. — Если зимой не слишком сильный снег будет. Но одному в степи не выжать.
— Вот-вот. А теперь погляди туда. Видишь покосы на заливных лугах?
— Конечно.
— С них до снега мы два или даже три урожая травы снимаем. Сочной. Складывая ее вон туда. Вон — навесы. Там ямы, в которых трава квасится. Через что всю зиму мы можем кормить лошадей, коров, коз и овец. По округе мы расчистили заимки, где покосы на сено ведем. Два раза в год. Не жадничаем и по осени вносим торф с золой, дабы земля не беднела; и раз в несколько лет оставляем на
