Полудержавный властелин - Николай Zampolit Соболев
— Кухарь сей, как шепчутся, невиновен. Но князи здешние, Дести, черный люд за скотину считают, — в тоне Симеона явно слышалось неодобрение, — а за ними и бояре ферарские. Сами живут в праздности, в гульбе и ристалищах, а все прочие должны им работать, сколько прикажут. А чуть что — пыточная и поруб, и казней множество.
— Да как же, отче, — не понимал Илюха, — одного же Бога образ, в Господа нашего Иисуса Христа все веруют, как же можно? Пусть черный человек, но у него же душа есть!
— Твои слова бы да Богу в уши, — печально улыбнулся Сильвестр, совсем измотанный соборными прениями и отдыхавший только вечерами, вместе с русичами, — да только смерды здесь должны себя «собаками их светлости» называть.
После этих разговоров Илюха и Бежих совсем другими глазами смотрели на торжественные выезды фряжских бояр, коих сопровождали сонмы дворских, псарей, прислужников, карликов, шутов, музыкантов, на разноцветье флагов и одежд князцов и вотчинников. Действительно, что ни день, то у князя Ферары, несмотря на церковный собор, то охота, то пир, то пляски, то воинские игрища, каждый день праздник, даже пост не блюдут.
Даже малая отдушина, знаменитый шут Гонела, чьи проделки с удовольствием пересказывали друг другу фрязи, оказался той еще свиньей — за такие шутки его бы что в Новгороде, что в Москве, что в Суздале крепко поколотили, чтоб неповадно было глумиться над нищими или продавать под видом лечебного зелья собачье дерьмо.
Ходил с ними и неприкаянный тверской посол Фома. Князь Борис Александрович отправил его только для того, чтобы показать свою независимость и потому Фома чувствовал себя как пятое колесо в телеге и при каждом удобном случае от соборных заседаний отлынивал.
Ныне они еще раз глазели на башенные часы на папском дворе. Каждый час на верхотуре над торгом звенел большой колокол, из дверцы появлялся ангел и трубил в трубу, а потом скрывался в другой дверце.
— И о таких вещах, что простому христианину непонятны, спорят. Об исхождении Духа Святого и других тонкостях, все на греческом и латинском, — рассказывал сыну боярскому да княжьему человеку Фома. — И никак доспориться не могут, но мню, что латиняне греков уломают.
Так оно и вышло — нашел их на площади Симеон и был он возбужден сверх всякой меры:
— Латиняне, понеже не смогли по сей день от православных иерахов унии добиться, порешили собор из Ферары во град Флорензу перенесть, и то нам большим бедствием угрожает.
— Мало ли городов во Фряжской земле, вот еще один посмотрим, — легкомысленно отмахнулся Илюха.
Но Симеон схватил его за грудки и чуть не закричал прямо в лицо:
— Да папа и князья фряжские корма митрополитам только во Фераре обещали! А коли собор переедет, то они голодом утомить смогут тех, кто противится!
— И много ли таких? — осторожно осведомился Фома.
— Мало, — горестно выдохнул инок. — Митрополиты Эфесский Марк да Никейский Виссарион да Исидор, кто от Царьградской патриархии говорил, да сам патриарх Иосиф, да василевс Иоанн готовы унии предатся…
— Исидор? — ахнул Илюха.
— Исидор, — отрезал Симеон. — Оный авву Авраамия понуждает подписать грамоту, как веровать во Святую Троицу латинским порядком, а владыко противится. Но то здесь, во Флорензе совсем другое дело будет…
— И что делать? — простодушно спросил Бежих
— Отче Авраамий просил встать с ним на молитву, ибо дух его в смущении.
Епископ суздальский молился долго и обстоятельно, и приглашенные им русичи следовали за ним, крестясь и произнося положенные слова.
Горели свечи, читал Евангелие Симеон, владыко возглашал «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа», и можно было, закрыв глаза, представить, что ты снова в родном Суздале, в Рождественском соборе или даже в Кидекше, в древней Борисоглебской церкви…
— Готовы ли вы ради веры православной муки принять? — оборвал мечтания Авраамий.
— Готов, авва! — решительно ответил Симеон. — И хлад, и голод, и жажду, и оковы, и саму смерть приму.
— Помереть дело нехитрое, — взыграло боевое прошлое Илюхи, — нам же волю князя выполнить наказано.
— Ты, сыне, загадками не говори, — властно обровал его Авраамий.
— Весть князю подать, — склонил голову суздалец.
— То понятно, нам же что посоветуешь?
Илюха посмотрел на дорожную икону, но владыко твердо потребовал:
— Говори, коли начал.
— Бежать надо, отче.
[i] Княжество Литовское
[ii] Оливковым
Глава 5. Пиши долг на двери, получать будешь с Твери
В церковной ограде у разрытой могилы стоял десяток человек, священник в простенькой фелони читал заупокойную литию, ектению и отпуст, веял ветерок, свистели птицы, плакали старушки… Обычная смерть, сколько таких случается на Москве — десятки в день. Обмывают и обряжают умерших, кладут в вырубленные из цельных колод гробы и везут на погосты. Только великий князь не на каждые похороны является. Тем более на такие, где у покойного и родственников никого не осталось, а собрались у гроба только соседи да немногие знакомые.
В той же самой церквушке Спаса на Глинищах, где давным-давно окрестили его Никодимом, отпели и похоронили Атая-кагазника. Ведший службу попик косил на меня и свиту, пытаясь уразуметь, что привело сильных мира сего на заурядные похороны. Поглядывали и соседи — на князя, на Никулу-хартофилакса, на троицкого келаря Дионисия и на других, совсем неожиданных у простой могилы людей.
Атай умер, успев сделать самое главное — наладить бумажную мельницу. Несмотря на его опыт, мы прошли долгий путь проб и ошибок, переделывая, сравнивая полученное и снова переделывая, вспоминая кто что знал или слышал, пуская в ход все догадки и предположения…
Круговой бассейн придумал Збынек, когда мы замучились по нескольку раз прогонять через мельницу льняные или конопляные очесы для получения пульпы. Формы для отливки листов и рамки для сушки сделали по слову Атая. Про выжимку лишней влаги прессом то ли вспомнил, то ли получил озарение свыше я. Делать клей на основе некоей «колофонской смолы» предложил Кассиодор (судя по запаху и сходному названию, это была канифоль, а попутно из живицы, которой у нас девать некуда, получили и некое «терпентиновое масло»). Наконец, кто-то из работников мастерской в простоте душевной попробовал для белизны добавлять толченого мела.
Я так ни лицензии Центробанка, полученной после перипетий в девяностых, когда мы балансировали на грани
