Полудержавный властелин - Николай Zampolit Соболев
А еще немецкие города не понравились суздальцу теснотой и грязью, по летнему времени вонявшей так, что было слышно, наверное, и за две версты.
И пожары тут случались, несмотря на каменные здания — крыши-то соломой крыли, только у самых богатеев красной черепицей.
Нет, дома лучше. Головня перекрестился, помолился на ночь, послушал как падает в лужу струйка с крыши, да и заснул.
За два дня в Теплицах Бежих с Илюхой переговорили, наверное, с десятком человек, причем, как советовал еще в Москве князь, рудознатцев вербовали не к нему, а ко Дмитрию Шемяке, в Полоцк да Витебск. Тут, в Германии, все еще полагали фюршество Литауэн[i] вполне себе отдельным и католическим государством. Ну замятня, дело-то обычное, князья да графы постоянно воюют, вон даже епископы рати водят — что, кстати, немеряно удивило Головню. Как это, владыко, да в бронях, да с мечом впереди войска?
В далекую страну согласились ехать только двое, причем один решился добираться сушей, через Вратиславу, Радом и дале на Берестье. А вот второй уперся и заявил, что поедет до Штетина, а оттуда морем в Ригу — у него, мол, там родня, да и в Полоцк из Риги проще добираться по Дюне, то бишь Двине.
Поглядел Илюха и на штольни, дыры в земле, из которых выкапывают руду, оловянную да серебряную — страх Господень! Это же людишкам приходится лезть вниз, к самой преисподней, да еще долбить все глубже и глубже! А ну как продолбят ход к дьяволу?
Завершив дела и застряв всего на день в Карлсбаде, Илюха с Гуской поспешили догонять митрополичий поезд, надеясь перехватить его в вольном имперском городе Авспроке, на немецком рекомым Аугсбургом, во имя Августа царя. Так-то путь получался на добрую сотню верст больше, но авва Исидор ехал степенно, почасту останавливаясь на день-другой, а то и на неделю.
Но опоздали буквально на день, да и лошадь захромала, пришлось в предивном и пречудесном граде половину недели ждать. И ходили Илюха с Бежихом на высоченную башню на рыночной площади дивится, на изобилие тканей со всех стран Божьего света, на искусно украшенные плетеным узором серебряные подвески, кольца да браслеты… В одной только лавке серебра-золота да камней драгоценных столько, что, наверное, весь Суздаль с волостями купить можно! А коли по всему Авспроку собрать — так и всю Москву да с Новгородом!
Богато живут, но тесно и все равно грязно, прямо хоть за стены не заезжай. Даже у главного богача Фугера, коего так «Богачом» и кличут, дом стенка в стенку с соседними стоит. Чтобы такое на Руси, где боярские подворья разве что дальними заборами соприкасаются — да ни в жизнь!
Так они в Аугсбурге наудивлялись, что Полонинные горы смогли только на третий день пути оценить — митрополит во фряжскую землю ехал, вот и пришлось вверх карабкаться.
— После Авспрока все города маленькими кажутся, страх подумать, как Москва по возвращении глянется… — сетовал Илюха. — Но горы-то, горы какие!
— Велике горы, — соглашался Беджих, — отсель до Черного моря, званы Каменный пояс.
— Сколь высоки, облаки меж них ходят и с них взмывают… — вроде и Рудные горы суздалец видел, каких на родине и близко нету, но вот Альпы его поразили.
Чех тоже выглядел несколько подавленным — знать-то про здешние горы он знал, но явно раньше не видел и не ожидал, что они будут настолько большими.
— Жара великая, но снег не тает! — все дивился Илюха на вершины, но не забывал поглядывать по сторонам, чтобы не случилось истории, как по дороге в Теплицу.
Но фряжские лихие люди то ли пережидали зной, то ли не рисковали заниматься татьбой на древней дороге Клавдия Августа. Так что путники догнали Исидора без приключений, но только уже в самой Фераре, на третий день по Успенью Богородицы, по местному же счету месяца аугустия восемнадцатого дня.
Ох, и бушевал Исидор, когда Илюха с Бежихом принесли ему повинные головы, ох и бушевал! Никакие рассказки, что «побили нас люди немецкие, да так, что седмицу ходить не мог», никакие демонстрации следов от удара дубиной под ребра — ничего не действовало. Засадил их митрополит под замок, а сам отправился заседать на Собор.
Суздалец с чехом только хмыкнули — поди плохо в тепле фряжском отоспаться. Ну крысы бегают, да где они не бегают? Ну солома гниловата, но можно с ярыжкой столковаться, чтобы свежей принес, зато вина хоть залейся. Кормят-то скудно, хоть еду и заправляют дорогим древесным маслом[ii], так к скудости не привыкать, да и дороговизна в городе необычайная, ведь столько иерархов приехало — Симеон-иеромонах говорил, что одних митрополитов двадцать два человека, да еще семнадцать гардиналов, да все со свитами! Вот фрязи и продают яловую корову за двадцать золотых, а борова за пять, неимоверные деньги! Они тогда долго пересчитывали и всяк выходило, что новый мост, который они видели на Пскове-реке в самом начале путешествия, обошелся бы всего в три здешних коровы.
— Приехал папа Римский Евгений, от Рима за пятьдесят фряжских миль, — по вечерам Симеон приносил им остатки еды и новости с собора, — и святой царь греческий Иоанн, и святой патриарх Иосиф и с ними митрополиты и клирики и епископы.
Под конец октября, когда в каменном мешке стало прохладно по ночам, Исидор смилостивился и выпустил сидельцев. На собор их никто не пустил — и без них иерархов да князей девать некуда — оттого путники вместо прений поповских ходили по городу и округе и опять дивились, сколь щедра земля местная! Симеон им сказывал, что в самый худой год урожай сам-десять. Илюха чуть не свихнулся, считая на пальцах, сколько бы хлеба дала его вотчинка, будь она в здешних жирных землях. А масло древесное! А изобильная рыбой река По, несущая великие барки с товарами! Благословенная земля, живи да радуйся!
Но, почитай, в каждый рыночный день на главной площади — казнь. То ослепление, то повешенье, а нынче вот четвертование. Уже видна вышедшая из городской тюрьмы процессия, уже слышны негодующие вопли горожан. Стражники даже отгоняли наиболее ретивых, так и норовивших ударить осужденного палкой или даже ткнуть ножом.
Судебный чиновник зачитал приговор — попытка отравления сына маркиза Феррары. С казнимого тем временем сорвали одежду, оставив лишь в рубахе, и привязали тело к колоде, а конечности к четырем лошадям.
Палач махнул рукой, ездовые хлестнули коней и страшный крик перекрыл перекрыл рев собравшейся толпы. Илюхе даже показалось, что он слышал, как трещат
