Дикарь - Александр Жигалов
Для Дикаря это было слишком сложно.
А вот хлеб он оценил.
И мясо.
Но хлеб больше. Там, дома, хлеба не было. Женщины пекли тонкие ломкие лепешки, которые вовсе не имели вкуса, а этот вот — другое дело.
— И да поразит меня гнев их, — баронесса встала. — Если я словом ли, делом ли причиню вам вред.
Сила вяло шелохнулась.
А Миха склонил голову и сказал:
— Врагом я не стану. А другом… как получится.
Глава 55
Винченцо пил воду.
Ему подносили и хмельной мед, и легкое вино, но сама мысль об алкоголе вызывала приступы тошноты. А вода ничего. Пилась.
Есть тоже не хотелось.
И не только ему.
Миара сидела бледна, беспокойна и катала в пальцах хлебный мякиш. Изредка она касалась губами кубка, но не делала ни глотка.
— Может, стоит уйти? — тихо осведомился Винченцо.
Хотя вряд ли в окрестном шуме кто-то услышал бы. Люди веселились. Гремела безумная местная музыка. Подвывали ей собаки. Кто-то норовил что-то рассказать, силясь перекричать гам. И баронесса, сидя на почетном месте, по правую руку сына, снисходительно взирала на царящее безумие.
— Потом, — горящий взгляд Миары вновь задержался на Дикаре.
— Не трогай его, — попросил Винченцо, понимая, что вряд ли будет услышан.
Он ведь…
Кто?
Брат? Единственный из всей семьи, от кого может быть польза?
Но слабый. Никчемный. Или тот, кому никогда не хватало сил бороться? Кто, в ином случае, давно бы уже погиб.
— Ты видел?
— Что? — захотелось вдруг взять и стиснуть хрупкую шею, заглянуть в темные озера глаз, найти в них призрак страха.
Или уважения.
Заставить её подчиниться.
— Его приняли. Те вещи. Древних. Взяли и приняли. Никто… ни ты, ни я, ни баронесса… никто не смог бы прикоснуться даже.
— Баронесса прикасалась, — уточнил Винченцо. — Думаю.
— Это другое. А он… если он вдруг решит надеть венец, многие не будут против.
— Что ты задумала?
— Ничего, — соврала Миара и кинула-таки хлебный шарик в рот. Проглотила и скривилась. — От здешней кухни у меня изжога. Нельзя же есть столько жирного!
Врет.
И не про кухню. Над столами витали ароматы жареного мяса, мешавшиеся с дымом, чадом и вонью влажной собачьей шерсти. От этого мутило.
— И баронесса знает больше, чем говорит, — Миара отковырнула кусок липкого темного хлеба. Местный пах опилками, да и вкус имел соответствующий. — Решила свою игру затеять. Люди… вечно им мало.
— Думаешь, попробует нас подвинуть?
— Прямо — нет. Слишком боится. Да и нужны мы, это она понимает. Но найти кого-то, кого можно противопоставить нам, будет разумно. А она разумная женщина.
— Значит, замуж ты больше не собираешься? — заметил Винченцо как бы в шутку.
— Не знаю. Надо с женихом определиться, — отшутилась Миара.
Она вцепилась в эту, темную, разодранную корку, зубами, едва не урча от жадности. Но и на такое неподобающее поведение никто не обратил внимания.
Винченцо покачал головой.
И сделал глоток.
Вода показалась ледяной, перехватила горло, и Винченцо закашлялся.
— А знаешь, — Миара посмотрела на него презадумчиво. — Пожалуй, ты прав. Мне стоит отдохнуть. И тебе не помешает. Завтра… завтра будет.
Она поднялась и оперлась на руку Винченцо. Поклонилась баронессе, которая ответила едва заметным кивком. И в этом вновь почудился призрак заговора.
— Какой-то ты нервный стал, дорогой брат, — Миара заглянула в глаза. — Я дам тебе хорошее успокоительное.
— Спасибо.
— Береги себя, — у двери на женскую половину Миара поднялась на цыпочки и коснулась губами лба. И поверь. Все будет хорошо.
— Конечно.
— А врать ты так и не научился.
Она коснулась пальцами его губ.
— Не делай глупостей…
Миара покачала головой и отступила.
— Иди.
И Винченцо подчинился.
Мелькнула мысль вернуться в залу, где гудела музыка и веселились люди, но он понял, что музыка эта, и люди, и все-то там несказанно раздражает. Да и лишним он будет там.
Не только там.
В городе.
У мешеков, до которых Винченцо так и не добрался, здесь, в этом богами забытом замке, везде-то он лишний. И найдется ли во всем мире место, которое он, наконец, сможет назвать домом?
Странные мысли.
Тяжелые.
Он сам не понял, как оказался в подвалах.
Темнота.
И ощущение пустоты в груди. Пламя факела дрожит, оползает, грозя того и гляди угаснуть. И тогда темнота подберется близко. Она присматривается к Винченцо. Она готова попробовать его на вкус, заглянуть внутрь. Что там обнаружится?
Шепот в голове.
Или в ушах.
И острое, почти непреодолимое желание сломать преграду. Наверное, хорошо, что дар его оказался заперт, иначе Винченцо не удержался бы. Он и теперь не удержался, саданул по серебряному металлу кулаком. Дурак. Но боль хотя бы отрезвила.
— Нет, — сказали ему. И Винченцо обернулся.
Девочка в грязном бархатном платье сидела на ступеньках. Волосы её короткие и жесткие торчали иглами. В них запуталась паутина и какой-то мусор. Из-под драного — и явно не случайно — подола торчали тонкие ноги.
Босые.
— Здравствуй, — сказал Винченцо.
Девочка склонила голову.
— Здравствуй, — повторила она, как показалось, с насмешкой. И встала. — Большой. Больной. Здесь.
И снова постучала, правда, на сей раз по его лбу. А он и не заметил, как эта девочка оказалась рядом. От нее пахло пылью и розовым маслом.
— Ты заблудилась? — осторожно поинтересовался Винченцо, пытаясь задавить нехорошие предчувствия. — Пойдем, я отведу тебя наверх.
— Дурак, что ли?
Она чуть склонила голову набок. А глаза черные-черные, и жуткие до того, что хочется отпрянуть с криком, но Винченцо не сумел отвести взгляд.
Палец был горячим.
Очень горячим.
