Вой молодых волков (СИ) - Чайка Дмитрий
Мария критически осмотрела в зеркало прическу и осталась довольна. Мода империи крайне консервативна, а фасоны одежд сохранялись неизменными на протяжении веков. И только недавно в обиход стали входить словенские портки, где не нужно привязывать штанины к поясу, и плащи с карманами, рукавами и пуговицами. Целый цех мастеров, который делал фибулы, заколки для плащей, потерял кусок хлеба и прислал делегацию, моля спасти страну от греховной иноземной заразы. Но сами они той заразы не чурались. Мария поняла это по тому, что мастера носили словенские штаны, утирали лбы платком по словенскому же обычаю, а затем платки прятали в карманы. Вот на это она им и указала, а потом предложила делать пуговицы, пообещав ввести повышенные пошлины на импорт. Мастера ушли просветленные.
А вот дворец все еще цеплялся за древние устои. Тут носили то же самое, что и двести лет назад, и прически делали примерно такие же, придумывая лишь фасон очередной заколки, которой крепили непослушный царственный локон. А еще одной из традиций, которую ненавидела Мария, был регулярный обед всей императорской семьи. Они с Владимиром зубами скрипели, но отступать от обычая посчитали неразумным, и лишь сократили встречи с родственниками до минимума. В такие моменты Марии хотелось сослать их на острова и там придушить по-тихому, и она бы сделала это не колеблясь, но тут имелось одно но. Императрица знала совершенно точно, что за мать, брата и жену императора, которого провозгласили святым мучеником, поднимется весь Константинополь. И даже Владимир, который откровенно презирал слабака Феодосия, в такие моменты вел себя почти что дружески и сыпал тупыми солдафонскими шуточками. Григория и Фауста морщились, но терпели, а Владимир, который совершенно точно ни дураком, ни солдафоном не был, смотрел на них ясным и невинным взором, неприкрыто наслаждаясь происходящим. Ему ужасно нравилось бесить этих невероятно набожных и настолько же неумных женщин, а также Феодосия, субтильного юношу лет двадцати с небольшим, который почти не покидал пределов дворца. Феодосий имел взрывной характер, что совсем неудивительно для человека, с детства запертого в четырех стенах, и никогда не знавшего женщин. Ему это не дозволялось, во избежание появления неожиданных претендентов на императорский престол. И только Анастасия, которая приходилась Феодосию сводной сестрой, кое-как сглаживала ситуацию. В общем, Марию ожидал премерзкий день, а от того ее настроение было хуже некуда.
Триклиний Юстинианова дворца слепил роскошью. Император Василий не строил нового, но о старом бережно заботился. А потому здесь сохранилась вся красота мозаик, порфировых колонн и фресок, которые регулярно подновляли. Кричащая роскошь шелковых занавесей и изысканной резьбы оттеняла простоту одежд императора, который ромейских тряпок не носил, не без оснований считая это полнейшей глупостью. В пестрой одежде до пят даже передвигаться тяжело непривычному человеку, не говоря уже о том, чтобы сделать хоть что-то. Впрочем, когда василевс ромеев являлся на парадный обед в простой рубахе, обтягивающей могучий торс, он всего лишь еще раз тонко намекал сидящим напротив родственничкам, как на самом деле к ним относится. Это было не слишком утонченным издевательством с его стороны, ведь он попирал основы основ.
Впрочем, эти обеды бесили его куда меньше, чем обеды парадные, где собиралось по триста человек, и где ритуал еще сто лет назад прописали по шагам. Одни только хоры болельщиков, «зеленых» и «синих», чего стоили! В их выступление входил готский танец со щитом, совершенно идиотское зрелище, которым мучили императоров уже лет двести как, и будут мучить еще столько же. Владимир поежился от жутких воспоминаний. Он и не думал, что превратится в заложника этого огромного механизма, где даже василевс не принадлежал себе, а выполнял строго определенный набор телодвижений. И если сейчас Владимир мог от них отступить, то, когда собиралась знать, он исполнял свой долг до конца, стиснув зубы от осознания пустоты и неописуемой глупости происходящего. Впрочем, он был не совсем прав. Все эти ритуалы лишь скрепляли империю, подчеркивая незыблемость ее традиций. Это объяснила ему мать, которая такие вещи чувствовала очень тонко.
Они больше не ели лежа, как предписывали обычаи. Ложа убрали, а вместо них поставили огромный стол и стулья. И это стало еще одним попранием основ. Как Мария и думала, обед начался с колкостей. Григория, эта старая карга, постоянно вспоминала времена Мартины, когда августейшая семья купалась в золоте, пока кнуты сборщиков налогов обдирали людей до мослов. Ей все время казалось, что она живет как нищая…
— Скажи мне, дорогая сестра, — желчно проскрипела Григория, — когда умрет последний силенциарий, наши царственности будут ходить в одиночестве, как простые смертные?
Мария хотела ответить что-то, но Владимир ее перебил.
— Нет, августа! — белозубо улыбнулся он. — Я пришлю вам парочку варангов в помощь. Они, правда, почти не говорят по-гречески, но разве это так важно? Зато у них не забалуешь. Они мигом водворят тишину. Зуботычинами!
И он громогласно захохотал, жутко довольный своей шуткой. Мария и Анастасия сидели с каменными лицами, а августейшая семья Григории скривилась, словно от зубной боли. Они и не догадывались, что император так развлекается. Они искренне считали, что он и в самом деле таков, каким пытается казаться. Недалекий воин, за которого управляет хитроумная мать. Обычная ситуация, впрочем.
Доместики стола, выстроившиеся в рядок, своими торжественными минами навевали мысли о вечном, а виночерпий, который назывался пинкерном, наполнял кубки, приближаясь к священным особам с подобающими ситуации поклонами.
— Я слышал, вы стали вдовой, августа, — со змеиной улыбкой на губах произнес Феодосий. — Я бы выразил вам свои соболезнования, но вы и при жизни мужа почти не видели. Он ведь остался со второй женой. Так что, наверное, кирия, мои сожаления станут лишь напоминать вам о ней. Это так унизительно для императрицы, не правда ли?
Мария сначала побледнела, а потом краска бросилась ей в лицо. Владимир сжал золотой кубок так, что вино брызнуло на парчовую скатерть, а тончайшей чеканки сосуд превратился в мерзкий, неряшливый комок.
— Великий доместик! — рявкнул Владимир.
— Что угодно вашей царственности? — угодливо склонился круглолицый евнух перед человеком, которого боялся до колик в животе. Он считал его варваром на троне, зверем, грубым воином, которому не место во дворце. Он еще помнил благословенные времена Константина III, когда император покорно исполнял каждую букву священного церемониала, в отличие от этого…
— Нашей царственности угодно найти в архивах все записи о мятеже Иоанна Аталариха, — рыкнул Владимир. — Ты ведь тогда уже служил во дворце. Что ему отрезали, помнишь?
— Помню! — ответил бледный как мел евнух. — Руки и нос отрезали, царственный. А Феодору младшему еще и ногу.
— А за что ему отрезали ногу? — спросил Владимир, сверля на глазах зеленеющего родственника свирепым взглядом.
— За непочтительность, — проглотив тугой комок в горле, вымолвил великий доместик. — Он дерзко ответил василевсу Ираклию вместо того, чтобы поблагодарить за милость. Ведь государь оставил его в живых…
— Во-о-т! — довольно оскалился Владимир. — Слушай мое повеление! Найти материалы того дела и выписать, что там и кому отрезали. Поименно! Зачитывать нашему родственнику каждый день перед сном. И делать это… — он задумался на миг, — три месяца! Да, этого будет достаточно.
— Ну что же вы не кушаете! — включилась в разговор Мария. — Фазаны сегодня просто бесподобные! Их привезли из моих имений во Фракии. Их там кормят орехами. Попробуйте!
— Фрукты тащите! — скомандовал Владимир, который уже умял свой десерт. Он был по-прежнему неравнодушен к сладкому. Фрукты же подавали в конце трапезы.
Великий доместик хлопнул в ладоши, и с потолка на канатах начали спускать огромные золотые вазы, наполненные плодами щедрой анатолийской земли. Эти вазы так тяжелы, что доставить их как-то иначе до императорского стола не было никакой возможности. А потому в потолке триклиния для этой цели имелись специальные отверстия и лебедки.
