Конунг Туманного острова (СИ) - Чайка Дмитрий
1 Бурдигала — современный Бордо.
Глава 6
Сентябрь 640 года. Братислава.
Деревянный сарай городского театра был забит под завязку. Еще бы! Ведь давали новую пьесу про любовь! Да не про каких-то непонятных греков с жуткими именами, а про детей двух купцов, которые поссорились, не поделив что-то по торговой части. Дети друг друга любят, родители — ненавидят, а потому свадьбе не бывать. В общем, жизненная пьеса оказалась. Каменное здание театра еще строилось, но и здесь уже появился какой-никакой уют, ведь к визиту князя с женами из дворца привезли целую уйму ковров, плотно завесив ими дощатые стены.
Грянула музыка, которую издавал оркестр приблудных индусов, спрятавшихся за ширмой, и это было что-то новенькое. Ведь до сих пор все представления проходили в полной тишине, нарушаемой лишь пафосными выкриками и завываниями, что должны были донести до зрителя весь трагизм ситуации. Публика зашепталась, ей тоже понравилось вступление. Оркестр выдавал что-то протяжно индийское, но другой музыки здесь почти не знали, а потому и эта пошла на ура.
И тут князь в очередной раз поблагодарил Збыха, по которому плакал провинциальный театр, в который Николай Семенович забрел как-то, поддавшись на уговоры жены. Ей в профкоме всучили бесплатные билеты. Тягучее, бессмысленное и насквозь фальшивое зрелище до сих пор вспоминалось с содроганием. Там-то он и заработал стойкое отвращение к этому виду искусства.
— Да! — буркнул Самослав себе под нос, глядя, как стараются на сцене актеры. Для них успех постановки стал в прямом смысле вопросом жизни и смерти. — А ведь можно было бы и наших тогда на полную самоокупаемость перевести! Глядишь, и ставили бы то, что людям нравится, а не только им самим.
Самослав смотрел на сцену с искренним интересом. Ведь и автор, прикрывшийся броским псевдонимом Ромуальд из Бургундии, был ему хорошо знаком, и новый состав актеров, которых он раньше не видел, пробудил в нем любопытство. Театр менялся на глазах. Публика, пресыщенная Орфеями, Эдипами и прочими Агамемнонами, начала уставать от античного наследия, и глава труппы, ощутив на своем кармане кризис жанра, подошел к постановке со всей ответственностью. Поскольку просто так их кормить никто не собирался, то приходилось быть интересными.
Прежде всего, на роль Воислава и Греты он взял двух молодых и весьма симпатичных ребят. Причем Воислав был словен, а вот Грета, судя по германскому акценту, происходила из рипуарских франков. И было во всем этом что-то необыкновенно трогательное, зацепившее Самослава за душу. Чувства на сцене оказались самыми настоящими, без малейшей примеси фальши. Да они же любят друг друга, — догадался он вдруг. — По-настоящему любят! И правда, как еще можно сыграть неподдельную любовь, когда театр в этом мире — это либо пафосное воздевание рук и смена масок, либо похабная ярмарочная пантомима? Глава труппы нашел гениальный выход. Эти двое имели толику таланта, и им не пришлось вживаться в роль.
История несчастной любви затянула даже толстокожих бояр, а уж женские вздохи и вовсе раздавались то тут, то там, сменяясь тихими всхлипами. Даже Людмила, которая терпеть не могла выпускать наружу эмоции, то и дело кривила в гримасе прекрасное лицо, украдкой смахивая слезу. Мария же, чувства которой на людях почти никогда не бывали искренни, здесь оказалась совсем другой. Она как будто сама стала юной Гретой, а не прожженной, насквозь продуманной интриганкой, умевшей выстраивать свои ходы на долгие годы вперед. Самослав видел перед собой наивную, добрую девчонку, которую безумно хотелось обнять и пожалеть. Мария сидела, подперев щеки кулаками.Она, став похожа на деревенскую бабу, то и дело шептала что-то, видимо, повторяя за героиней или придумывая за нее правильный ответ. Самослав просто не узнавал собственную жену.
А вот финальная сцена проняла даже его. Разъяренные родители, которые настигли сбежавшую и обвенчавшуюся тайком пару, грозили разлучить их. И тогда влюбленные приняли яд под завывания оркестра, который каким-то неведомым образом издал зловещую и тянущую душу мелодию. Тела влюбленных застыли в предсмертных объятиях, а чаша упала наземь, разлившись по земле последними каплями отравленного вина. Женская половина зала разразилась рыданиями, и даже умудренные сединами мужи пускали слезу, не стесняясь окружающих. Это был успех!
— А ведь очень забавно получилось! — удивился про себя Самослав, когда на сцену опустился занавес, недавнее изобретение, которое он сам и предложил. — И не скучно совсем. Силен владыка!
А публика в зале хлопала, не жалея ладоней. Бояре уже не топали ногами, как раньше, не свистели и не колотили по креслам. Они вели себя пристойно, почитая теперь шумное поведение достойным лишь диких франков и саксов. Удивила Людмила, которая из небольшой, расшитой камнями сумочки, висевшей на руке, достала кошель и бросила на сцену, прямо под ноги актерам, которые вышли раскланяться с публикой. Мария, которая сумочки не имела, и отчаянно этому завидовала, достала кошель из кармашка в поясе и тоже кинула его туда. Она нипочем не уступит сопернице. Град кошелей, перстней и колец, который последовал за этим, привел князя к единственно правильной мысли: театру быть! Ведь, как говорил великий Ленин, «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». То есть, в данном случае, театр.
— Я тебе за сумочку по гроб жизни должна, — шепнула ему на ухо Людмила. — Все бы отдала, чтобы такую рожу у нее еще раз увидеть. Удовольствие получила даже больше, чем от спектакля.
— Обращайся, — фыркнул князь, разглядывая ошеломленных своим успехом артистов. Они трясущимися руками собирали кошели и кольца, раскатившиеся по всей сцене.
— Я тут, княже, вон чего подумал, — повернулся к нему Збыслав, который, по обыкновению, сидел на ряд ниже и скучал, обнимая ревущих в голос жен. — А пусть лицедеи сами театр достраивают. И налоги они у нас не платят. Непорядок!
— Оставь ты это, — поморщился князь и повернулся к Людмиле. — От Берислава есть вести? Он на учебу вышел?
— У него все хорошо, — кивнула та, снова нацепив на лицо маску ледяного спокойствия. — Он уже в своем взводе.
* * *Сентябрь был все еще погожим. Берислав лежал под дубом за казармой, разглядывая листья, которые лениво колыхал ветерок. Ужин уже прошел, а значит, час до отбоя принадлежит только ему. Ему и Арни, который развалился рядом. Двенадцатилетние мальчишки были счастливы. Берислав так и не сблизился больше ни с кем, хоть и перешел во взвод лекарей, а Арни балансировал на грани двоек по всем предметам и вспоминал княжича со слезой.
— А моя сеструха за конунга вышла! — похвалился вдруг Арни. — Когда мать мне об этом сказала, я чуть в обморок не упал. Жили-жили, и тут на тебе! Из рабынь прямо в королевы! Бывает же такое!
— Все бывает, — философски ответил Берислав. — И не такое в жизни случается. У франков так совсем часто. Там герцоги могут не позволить королю знатную жену взять, чтобы отдельную семью не усиливать.
— Давай побратаемся! — предложил вдруг Арни, которому на франков было плевать. — У нас многие так делают. Нам с тобой все равно не светит ни хрена, так давай друг друга держаться. Выслужим пятнадцать лет и махнем в этот Кент. Знать бы еще, где это… Шурин какую-никакую должность даст при дворе, а то и надел земли доброй. Не пропадешь со мной, Иржи. Я и за тебя попрошу, сестра мне не откажет. Представляешь, у тебя, сироты безродной, свой собственный хутор будет! И корова!
— Ты сейчас серьезно? — Берислав приподнялся на локте и пристально посмотрел на напрягшееся в раздумье лицо товарища, который только что породил первый в своей жизни осмысленный план.
— А чем плохо? — простодушно ответил Арни. — Чего тут, в Словении торчать? У жупанов свои сынки есть, нам с тобой здесь не обломится ничего.
— Я согласен, — решительно сказал Берислав и потянул нож из ножен. — Да не вздумай ладонь резать, дурень! Вот ведь горе! Сухожилие пересечешь, калекой останешься! Палец уколи, и все!
