Княжич Юра III - Михаил Француз
А значит, можно прервать «контакт», вскочить с пола в своём карцере, крикнуть «Есть!» и дёрнуть кулаком во победном жесте… правда, потом, чуть не свалиться на пол из-за того, что ноги от долгого сидения в довольно неудобной позе затекли, но это уже мелочи. Триумф моей победы они никак не омрачили. Ведь теперь у меня имелся здоровенный шпионский «жучок» прямо в кабинете главного человека в этом заведении! Да я ж крут!
Надолго ли этого «жучка» хватит, конечно. Всё ж, полковник — Пестун. Должен уметь с подобными вещами справляться. Иначе, не дожил бы до своих погон, лет и должности. Однако, хоть пара часов у меня должна быть?
А полковник, как раз, видимо, закончил изучать свои материалы, так как отстранился от экрана, откинулся на кресло, шумно выдохнул, проводя ладонями по лицу, словно бы воду с него стряхивая, после умывания и удручённо протянул: «Нда-а-а, уж…».
Потом, какое-то время посидел неподвижно, видимо, обдумывая что-то, ещё разок прокручивая в голове какие-то выводы и мысли.
Затем, определившись, достал телефон и набрал на нём чей-то номер, сверяясь со старомодной бумажной записной книжкой. Набрал, приложил аппарат к уху и принялся ждать.
— Алё, Пётр Андреевич? — произнёс он, наконец, видимо, отреагировав на установление связи. — Не отвлекаю ни от чего? Это Вадим Булгаков, узнал? Можешь говорить?
Ответа его собеседника я не услышал. Ну, будь иначе, было б совсем уж «жирно» мне.
— Как там у вас обстановочка-то? Жарко? — произнёс, между тем, полковник.
— Нет ещё? — удивился он, услышав ответ. — Император с приказом медлит?.. Хм, ну, видимо, имеет на то какие-то причины. Уж не думаю я, что Молниеносный ослаб или, тем более, характером помягчел… В любом исходе, мы эту «Польшу» с землёй сравняем, должны же они это понимать…
— … — снова помолчал полковник выслушивая ответ.
— Думаешь? — удивился он. — Хм, ну тебе там, конечно, видней.
— Да-да, это мой основной номер, можешь сохранить себе… Вот ведь! Удобная штука, эти новые телефоны! Никак всё не привыкну к ним. В былые-то времена, только депешами можно было общаться, письмами — пока ещё оно дойдёт, уж и сам всё на месте порешаешь… Не, ну Водником воспользоваться тоже, конечно, можно было, но это уж, если вовсе что-то чрезвычайное, да и Водник тоже должен подготовленным быть — свою бутылку у нужного человека иметь…
— Чего звоню-то? Случилось? Да как сказать…
— Прямо? Ну, если прямо… Пётр Андреевич, ты мне скажи: я тебя обидел чем?… или дорогу где перешёл?.. Плохое что-то сделал?.. Нет? Так чего ж ты меня так подставляешь-то?
— В каком смысле «подставляю»? Да в самом прямом. С сыном твоим…
— Что с ним?.. Да ничего, пока, в карцере сидит. Ты мне скажи, почему материалы, которые ты прислал о нём, я только сейчас получаю, а не ДО нашей с ним первой встречи?..
— Спешил, говоришь?.. Что такого? А то, Пётр Андреевич, что это самая, что ни на есть, подстава натуральная! Юра твой — не щенок домашний, неоперённый, которого палкой обламывать да учить надо. Он — воин, готовый на смерть идти, полностью сформировавшийся, серьёзный, самостоятельный, да ещё и с таким боевым опытом, что не у всякого из моих офицеров имеется…
— Нет, это ты послушай, Пётр Андреевич. Я тебя, конечно, уважаю безмерно, помню и всегда помнить буду, что жизнью тебе обязан. Никогда мне не забыть, как ты меня на своей спине из того пламени вытаскивал. Мне всё равно, что там у вас с ним такого произошло, что он ко мне весь синий от побоев и без сознания приехал. Я даже спрашивать не буду. Но я должен был знать заранее, кого принимаю.
— Что случилось? Да ничего особенного. Твой сын… ты, кстати, уверен, что он у тебя Водник?… А то уж больно на тебя характером похож: такой же прямой и упёртый… сдохнуть или на каторгу готов пойти, лишь бы только офицером не становиться… и не пиздёж это, Пётр Андреевич: ты знаешь, я в людях разбираюсь. Иначе бы не сидел на этом месте. И я его глаза видел… Ещё б немного, и точно пришлось бы следователей вызывать…
— С головой? Естественно, не в порядке. Слабо сказано — «не в порядке»! Серьёзнейшие проблемы у него с головой. А у кого бы их не было с таким опытом, как у него? Сколько раз его за последние полгода убить пытались? А скольких он сам убил? А смерть скольких видел? Такое не может не сказаться на детской психике… Но ты ж меня не предупредил! Ты ж мне своё: «розгами его, розгами! Что б живого места на спине не было!»… А что б было, ка б я тебя послушал? Он же меня личным врагом уже записать готов был. А я, знаешь ли, быть врагом кого-то из Долгоруких совсем не готов. Тут сразу убивать надо. А его убью — твоим врагом стану. Вот в этом-то и подстава, Пётр Андреевич: между молотом и наковальней ты меня поставил…
— Нет, не преувеличиваю я, Пётр Андреевич. Долгорукий, который ещё с непробуждённым Даром, даже не Юнак ещё, а уже Воев и Ратников убивает — это не тот человек, врагом которого хочется числиться. Вот ты бы сам спустил обиду, ка б я тебя высечь приказал? А он — копия твоя, такой же бешеный… Вот, кстати! Об убиенных этих. Не предупредил ты меня, ничего не сказал, а я его на первый курс определил, на казарму, к щенкам малолетним…
— Что такого, говоришь? Полезно, значит? — произнёс полковник и сделал паузу. Потом продолжил. — А то, что он в первую же ночь драку в казарме устроил и девятнадцать сокурсников табуретками и дужкой от кровати отмудохал? Весь свой взвод на больничную койку отправил!..
— Переломы, сотрясения, носы свёрнутые, челюсти… не то, чтобы уж совсем серьёзно, но минимум, пару недель им отлёживаться. Целителя ведь у меня здесь в штате нет… Но, не в этом дело, а в том, что он ведь их и поубивать мог! Опыт-то имеется! Как мне его теперь назад, в казарму возвращать? Да мне его вообще из карцера выпускать теперь боязно… Говорю же — отмороженный! Ничего и никого не боится, и готов до конца идти… а щенки-то, по
