Позывной «Курсант» — 4 - Евгений Прядеев
Сейчас он что-то пишет на листах, скрепленных переплетом. Кажется, папа ведет дневник. Я тоже буду вести дневник. Вот прямо сегодня и начну. На первой же странице я нарисую тот самый пряничный домик, который получился у меня в банке. Просто папа сказал, что мне надо обязательно его запомнить, этот рисунок. А еще он сказал, что нужно запомнить все завитушки и черточки, которые он добавил к рисунку.
Я молодец. Я запомнил. Но хочу сохранить все это не только в голове. Хочу ещё перенести это на бумагу. Если папа говорит, что рисунок важен, значит будет правильно поступить именно так. Вдруг я, к примеру, заболею. Вдруг, у меня снова будет жар, как прошлой зимой, и все, пропадёт рисунок из моей памяти. Нет, точно нужно заново нарисовать его в дневнике. И никто не узнает. Даже папе не буду говорить. Он ведь не сказал, можно ли. А то вдруг поделюсь своей идеей, и папа больше не будет доверять мне секреты. Нет… Никому не надо говорить. Это мой дневник, а значит, мой личный секрет. Буду прятать его так, чтоб никто никогда не нашёл.
— Прости, Алеша? Ты что-то сказал? — папа отрывается от бумаг и смотрит на меня потерянным взглядом.
Он уже несколько дней такой — озадаченный, задумчивый. Вот прямо с того дня, когда мы с ним ходили в банк и ели венские вафли. Мама нас, кстати, сильно наругала за долгое отсутствие. А потом они, закрывшись в комнате, о чем-то спорили. Это теперь часто происходит. Правда, я знаю, они не ругаются, а всего лишь спорят. Но это тоже не очень хорошо. Разговор было плохо слышно, однако, когда мама выходила из комнаты, она задержалась на пороге и сказала непонятную фразу…
— Твоя гордость сейчас, Сережа, неуместна. Напиши Игорю, разыщи его. Он ведь был твоим другом, он должен помочь, у него есть связи, — вот что сказала мама.
— Марина, когда же ты поймёшь… страны, где можно было пользоваться связями и протекцией больше не существует! Теперь нет авторитетов. Сегодня ты на коне, а завтра… Завтра этот конь тебя же и затопчет, — раздается папин голос из недр комнаты.
— Ты же сам говоришь, что-то назревает. Наверное, лучше попытаться, чем не пытаться совсем, — мама стоит в полоборота. Она еще не заметила меня, сидящего на полу рядом с железной дорогой, по которой сейчас поедет паровозик.
— Игорь исключается. Мы больше не друзья и ты сама знаешь, почему, — снова звучит папин голос.
— Ну, хорошо, — мама разводит руками. Ее плечи безвольно опускаются. Она устала спорить с папой. — Сейчас с твоей стороны это даже не гордость. Это, Сережа, спесь. Вы словно два подростка…
— Перестань. Может, я накручиваю сильно. Может, это просто такой период и он пройдёт. Все нормализуется.
В этот момент мама как раз обернулась и заметила меня. Больше она говорить ничего не стала. И вот сейчас я снова вижу, папа будто расстроен.
— Это те часы, которые тебе подарили в банке? — снова спрашиваю я, затем осторожно дотрагиваюсь пальцем до лежащей на столе коробочки. Она продолговатая, вытянутая, а на крышке — Мальтийский крест.
— Часы? Ах, да. Часы… — папа снимает крышку с коробочки и вытаскивает оттуда часы.
Они красивые, серебристые. Почему-то на ремешке. Странно. До этого у папы уже были часы, но карманные. А эти, получается, можно носить на руке.
— Хорошая вещь… — папа задумчиво крутит часы в руке. — Ты знаешь, Алеша, история Vacheron Constantin началась аж с 1755 года. Очень старая мануфактура. В нотариальной конторе мэтра Шуази молодой часовой мастер Жан-Марк Вашерон оформил договор о найме на работу подмастерья. Этот договор — первое упоминание об основателе престижной династии часовщиков и знаменует собой рождение одной из старейших существующих ныне часовых мануфактур. Такие часы носили жёны Наполеона — Жозефина и Мария Луиза. А вот тут, смотри… видишь? Ты всегда узнаешь часы по оригинальному логотипу в форме мальтийского креста, который неизменно присутствует на циферблате и заводной головке моделей. Эта эмблема стала для Vacheron Constantin символом вечного поиска совершенства. Мальтийский крест фиксируется на крышке заводного барабана, обеспечивая постоянство передачи энергетического импульса заводной пружины и тем самым улучшая точность хода часов. Так что, да… Подарок достойный. Жаль, что пришлось немного испортить его…
— Испортить? — снова спрашиваю я папу. Мне кажется, часы наоборот прекрасны. Я почти половину сказанного не понял, но звучало все очень серьезно.
— Да… Видишь, вот тут сделал надпись. Вернее, ее сделали по моей просьбе.
Папа опускает руку ниже, раскрывает ладонь и я вижу часы совсем близко. Хочу прочесть слова, выгравированные прямо на циферблате, но отчего-то они расплываются перед глазами… расплываются… Расплываются…
— Реутов! — конкретный такой тычок локтем в бок выдернул меня из состояния… Из состояния чего?
Я покрутил башкой, бестолково моргая глазами.
— Ты самоубивец, что ли? Заснул на уроке Старухи. Скажи спасибо, что она от Подкидыша любимого оторваться не может. А то бы тебя уже поймали на месте преступления.
Рядом со мной сидел Бернес и мы находились в классе. В классе, блин?! Я заснул на уроке. Это — ладно. Но мне только что приснился короткий сон из прошлого. Мандец… Приплыли…
— Марк…
— Да я понял, понял… Сразу не заметил, что ты заснул. Сам вырубаюсь после вчерашнего ударного дня. Думал, просто сидишь, облокотившись на руку. А потом ты начал тихонько по-немецки бормотать. Тогда и сообразил.
Марк смотрел на меня серьёзно, напряжённо. Интересно, что я успел сейчас ляпнуть? Хорошо, рядом оказался Бернес, а не кто-то другой. И дело не только в том, что Марк знает большую часть всей истории. Дело в том, что теперь он, вроде, мой должник. Хотя, почему же «вроде»? Должник и есть. О том, что Бернес поведал мне за бараком, я никому не сказал ни слова. Причины на то имелись.
Сначала, конечно, просто охренел. Моей первой реакцией была мысль, ну, ты и крыса, Бернес… Оригинальности в этом ноль,
