Сфера времени - Алёна Ершова
Ефросинья внимательно на неё посмотрела. Девушка смутилась.
— Всё? — уточнила профессор.
— Больше во всеобщей образовательной брошюре ничего нет, — окончательно растерялась студентка. Фрося покачала головой. Есть, много, что есть, и возвращались они к этой теме раз за разом. Какой бы век не проходили, какое бы событие не рассматривали, она всегда старалась показать ученикам мир через призму «безмолвствующего большинства». Так любой исторический процесс становился понятнее, ближе.
Один из студентов поднял руку.
— Ян, я вас слушаю.
— История повседневности зародилась во второй половине XX века в противовес политической и военной историям. Эта наука на стыке дисциплин: социологии, антропологии, культурологии. Вот вы, например, историк-антрополог, как раз работаете в этой области. Я смотрел практическую часть вашей докторской. Полгода жизни в модуле крестьянского дома шестнадцатого века. Впечатляет!
— Как история повседневности соотносится с понятием истории длительной протяженности? — тут же пресекла уход в сторону Ефросинья.
Вопрос был с подковыркой, но и Ян явно претендовал на высокий бал. Это не Акулина с её брошюрочными знаниями. Тут можно попытаться нащупать умение анализировать.
Студенты задумались. Было видно, что каждый мысленно пытается подобрать и сформулировать ответ. Парень на секунду замолчал, перестраиваясь с одной мысли на другую, а после выдал:
— Не вспомню сейчас, кто ввел этот термин, но суть его заключается в следующем: история развивается неравномерно. Есть короткие процессы, относящиеся к повседневности: политические пристрастия, изменение моды, выход свежих газет, появление тех или иных технических новинок, а есть длительные процессы: изменение культуры, социальной жизни, религии и мировоззрения. Все это происходит плавно, но беспрерывно. Собственно, историк должен изучать в совокупности оба этих течения.
Ефросинья Тихомировна удовлетворенно кивнула: в принципе неплохо. Не всё, с огрехами, но, в общем, парень понимает, о чём говорит, а это радует. Надо будет присмотреться к нему внимательнее. Она никогда не требовала от студентов скрупулёзного знания дат. С этим прекрасно справлялись тест-листы. Но понимание процессов и причинно-следственных связей считала необходимой образовательной базой. Понятно, что после набора «поучительных сказок», коими потчевал школьников базовый курс истории, переключиться на научное восприятие дисциплины было тяжело. Тем не менее, ребята — молодцы. Отвечали бодро, точно и без лишней полемики. Споры и обсуждения хороши для семинаров. Экзамен — это концентрат, выпаренный из знаний, сил и времени. И не важно, какой урок ты сдаешь: академический или жизненный.
Praeteritum III
И прииде к некоего дому вратом и не виде никого же; и вниде в дом и не бе кто бы его чюл; и вниде в храмину и зря видение чюдно: седяше бо едина девица и ткаше красна, пред нею же скача заец.
«Повесть о Петре и Февронии Муромских»
С самого утра дождь-пройдоха не предвещал легкой дороги. В такую погоду сиди дома да подбрасывай в пузатую печь осиновые веточки. И тепла от них больше, и запах в доме приятней, да и треск отгоняет всякую нечисть, что ближе к зиме так и норовит пробраться к человеческому жилищу.
Ан нет, надо выбираться из теплого, сухого старостиного дома, седлать коней да отправляться восвояси. Задержишься, и собранное добро разойдется, как кафтан на пузе боярина Ретши, лишь засаленная сорочка будет глядеть немым укором.
Десятник шмыгнул носом, почесал паршу на запястье, так что подсохшая корка треснула да потекла сукровицей, и нехотя поднялся с лавки. Тело ломило. Тёплый плащ — полусолнце, заменявший одеяло, сполз на пол. Хозяева спали. В доме было темно. Наглухо законопаченные к зиме окна не пропускали даже толику света. Единственная коптящая сальная свеча горела в красном углу над небольшим деревянным распятьем и изображением святого, нацарапанным каким-то умельцем на бересте. Юрий, даже если бы и хотел, ни за что бы не догадался, кому из многочисленных покровителей молились в этом доме. Однако мужчину такие тонкости не занимали. Просто небольшой чадящий огонек притягивал взгляд. Наспех перекрестившись, воин поклонился, схватил свиту[8] и, натягивая на ходу колючую толстую одёжу, вышел во двор. Еще не рассвело. Изо рта валил пар.
Размокшая земля норовила выскользнуть из-под гладких кожаных подошв. Влага тут же заняла привычное место внутри сапог. «Скорей бы зима, — мышью заскреблась на задворках сознания отчаянная и несдержанная мысль, — лучше уж морозец, чем хляби земные и небесные. Снег он как-то честнее, правдивей, чем то лихо, что творится, пока Мать-Земля засыпает».
Всё более раскисающее болото под ногами раздражало. Не озаботился хозяин присыпать двор песочком. То ли от скупости, то ли от лени, а может, и вовсе по причине скудоумия. Но это уж точно не Юрия беда. Главное — сейчас набить нутро чем-то сытным да жирным, достать ноговицы вязаные, набить сапоги соломой изнутри, смазать их смесью воска и дегтя снаружи, чтоб стылая влага не проникала так скоро. Снарядить коней да отправиться в Муром, домой. Если медлить не будут, то вечером выйдут к небольшой деревне, а там княжим людям и стол, и банька, и ночлег. Ближайшую седмицу проведёт десятка Юрия в пути. В тех местах, где переход между сёлами больше дня, придется ставить шатер и спать под шум леса. Благо, ребята все крепкие да к походной жизни привыкшие.
Воины уже кашеварили, водрузив над небольшим костерком бронзовый котел. Вновь скребнула мысль, что хозяин мог бы и отрядить одну из девок подсобить дружине. Но мослы морозить без особой нужды никто не желал. «Ладно, поглядим, как вы запоёте, когда рязанцы пожалуют, али булгары прискачут, а я уж князю доложу, как вы малую дружину приветили», — позлорадствовал десятник. Хотя знал — никому он не скажет. Ему, брат наконец-то доверил десятку, отдал в службу самых молодых, неопытных, но при этом ярых. И глупо после первого самостоятельного похода бежать жаловаться. А виной всему непростое лето. Богатое на походы да стычки. Многих так и похоронили в степи без отпевания.
Отогнав дурные мысли, Юрий сел у костра. Хуже нет, чем перед дорогой о смерти думать. Стянул сапоги, успевшие насквозь промокнуть. «Вчера надо было не упиваться вечером, а смазать», — отругал сам себя за нерадивость. Недовольство, тягучее, осязаемое, разлилось чёрной жижей по душе. Достал вязанные иглой теплые ноговицы и стал их натягивать на побелевшие от холода ступни, добрым словом поминая Милку — кухарку брата. Золото, а не девка. Ей что щи сварить, что ноговицы связать, что порадовать воина после похода — всё в радость. Юрий с тоской подумал о доме. Скорей бы уже.
Из
