Котенок. Книга 3 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич
— От героев былых времён, — затянул я песню из кинофильма «Офицеры», — не осталось порой имён…
* * *— … Только чёрному коту и не везёт.
Я приглушил струны. Услышал слова Кравцовой о том, что «некоторых котят нужно топить в ведре сразу после рождения». Улыбнулся. Песню «Чёрный кот» на стихи Михаила Танича я исполнил дважды. Не потому что злил Принцессу, или меня попросили повторить композицию (как ни странно, заказы на песни мне не выдавали ни солдаты, ни заложники). Мне почудилось, что именно эта песня сейчас в полной мере передавала моё настроение: она звучала в унисон с моими мыслями. Мысленно повторил: «Только чёрному коту и не везёт». Заметил, что солдаты посматривали на циферблат висевших на стене часов. Поправил очки, тоже взглянул на положение стрелок. Прикинул: через десять минут истекало время ультиматума, который дали Новиков и Звонарёв капитану Райчуку.
— Очкастый! — сказал Новиков. — Глянь в окно!
Он дёрнул головой. Я заметил, что на меня смотрели все, кто находился в комнате: и солдаты, и школьники, и ещё мгновение назад походивший на восковую фигуру полковник Кравцов.
— А пока наоборот… — снова пробормотал я.
Пристроил около парты музыкальный инструмент. Неуклюже поднялся на ноги, по-стариковски закряхтел. Под прицелами взглядов и автомата прошёл к всё ещё яркому прямоугольнику окна.
Придержал тяжёлую штору рукой. Сощурил глаза от яркого дневного света — взглянул на прикрытую полупрозрачной завесой из снежинок дорогу. Обернулся, покачал головой.
— Нету, — сказал я. — Не вижу.
Новиков и Звонарёв переглянулись.
— Ясно, — пробормотал светловолосый солдат.
Он наклонился, поднял с пола свой вещмешок. Его темноволосый приятель стволом автомата начертил в воздухе воображаемую линию, соединившую меня и полковника Кравцова.
Я замер — сладил за солдатами.
— Котёнок, ты в Лондон хочешь? — спросил Новиков.
Он рылся рукой в мешке, смотрел при этом мне в лицо. В моей голове по-прежнему звучала мелодия песни «Чёрный кот». Шепотки десятиклассников за моей спиной стихли.
— Хочу, — сказал я.
— Вот и покажи нам, насколько сильно ты туда хочешь, — сказал Новиков.
Он вынул из мешка «изделие 6×4» (общевойсковой штык-нож), положил его на столешницу.
— Выбери двоих школьников, — сказал светловолосый солдат. — Любых: на твоё усмотрение. Парня и девку. Не трогай только Кравцову.
Новиков посмотрел мне в глаза (туда же взглянуло дуло автомата Звонарёва).
— Докажи, что тебе можно верить, очкастый, — сказал он. — И поедешь в Англию вместе с нами. Обещаю.
Солдат сдвинул в мою сторону зачехлённый штык-нож.
— Как… доказать? — спросил я.
Посмотрел на исчерченную царапинами рукоять ножа.
Новиков ухмыльнулся и ответил:
— Очкастый, через восемь минут ты перережешь двоим школьникам глотки.
* * *Я не прикоснулся к ножу. Но и не вернулся к поставленным одна на другую школьным партам, где меня дожидалась гитара. Повернулся спиной к учительскому столу, спрятал за спиной руки, посмотрел на одноклассников. Пробежался глазами по бледным лицам, по поникшим плечам и по взъерошенным волосам. Словно действительно прикидывал, кого первым поведу на бойню. Заметил: многие школьники прятали от меня взгляды. Другие же, напротив, пристально смотрели мне в глаза (но не грозно и с презрением — выжидающе, с нескрываемым испугом). Не заметил страх только в глазах полковника. Но я в них и не вглядывался. Понял, что уже несколько секунд в классе царила почти абсолютная тишина: никто не шептался, не ерзал ногами, даже не кашляли и не чихали — только гулко стучало у меня в груди сердце, да едва слышно потрескивали оконные рамы.
* * *Динамик ожил за три минуты до истечения срока ультиматума. От его треска вздрогнули десятиклассники, дёрнули головами Новиков и Звонарёв, я затаил дыхание. Никак не среагировал на шум только полковник Кравцов.
Голос капитана Райчука сообщил, что к школе подогнали автобус. Он заверил: вертолёт с загранпаспортами уже ожидал взлёта в аэропорту Петрозаводска и отправится в Рудогорск, как только «немного наладится погода».
— Синоптики пообещали, что через час метель поутихнет, — сказал Николай Григорьевич. — До нашего города вертолёт долетит за тридцать-сорок минут. Гарантирую, что через три-четыре часа вы будете уже на пути в Хельсинки…
Солдаты молчали, пока из динамика доносился голос капитана КГБ. Звонарёв смотрел на меня и на заложников, чиркал стволом автомата по воздуху. Новиков нервно покусывал губы.
Он махнул мне рукой, как только в классе наступила тишина. Велел подойти к окну. Я уже не в первый раз за сегодняшний день чуть сдвинул штору, зажмурился и взглянул сквозь облепленное снегом стекло.
— Что там? — спросил светловолосый.
— Стоит, — сказал я. — На дороге. Старенький ЗИЛ-158. Или ЗИЛ-158В. Не знаю, чем они отличаются. Чёрные окна. Водителя не вижу. Снайперов на крыше нет. Но из окон соседнего корпуса на меня пялится мужик. Без оружия. Мент, наверное.
Пожал плечами, махнул смотревшему на меня из окна младшего корпуса человеку рукой — тот на мой жест никак не отреагировал. Ко мне подошёл Новиков (без автомата, но с гранатой в руке). Выглянул в окно поверх моего плеча.
— Могли бы «Икарус» подогнать, — сказал он. — Теперь потащимся в Финляндию на этой позорной советской развалюхе. Пожадничали кгбэшники. Ну, да ладно. Где там этот дурацкий вертолёт⁈ Грёбаная метель!
* * *— … А снег идёт, а снег идёт…
Песня «А снег идёт» на стихи Евгения Евтушенко стала юбилейной (десятой) в той части моего концерта, которая началась после появления на дороге около школы автобуса с чёрными окнами. Я царапал подушечки пальцев о планки ладов, перебирал струны. Не смотрел ни на солдат, ни на десятиклассников, ни на полковника Кравцова. Прикрыл веки, тянул ноты. Чувствовал под ягодицами холодные плитки пола. Стрелки на настенных часах отсчитывали секунды, минуты. Я не следил за ними. Пел, играл на гитаре. Мечтал очутиться далеко от этого города и от этой школы — на тёплом морском берегу… или в Первомайске.
— … Спасибо, снег, тебе.
* * *Приземление вертолёта мы услышали. Я не спутал его с усилением ветра или другими природными явлениями. Исполнял «Песню кавалергарда» Булата Окуджавы, когда с улицы донёсся грохот и задрожали оконные стёкла. Я прервал свой концерт (не допел куплет), приглушил ладонью струны, взглянул на покачнувшиеся шторы. Заметил: солдаты насторожились. Увидел, как Новиков схватил гранату, а Звонарёв накрыл пальцем спусковой крючок. Десятиклассники вздрогнули, вжали головы в плечи.
Ожил динамик под потолком. Капитан Райчук через школьный радиоузел подтвердил наши догадки: сообщил, что вертолёт из Петрозаводска опустился на спортивную площадку около школы. Он перечислил те операции, что ещё предстояло проделать «специалистам» с заграничными паспортами. Заверил, что «на всё про всё» уйдёт не больше часа. «Процесс уже идёт», — заверил он. Поблагодарил учеников десятого «А» класса, Новикова и Звонарёва за терпение.
Попросил, чтобы солдаты позволили «детям пообедать». Капитан сказал: работники школьной столовой «по сигналу» из нашего класса «накормят всех». Он перечислил приготовленные поварами блюда (мой живот встретил его слова стоном). Добавил, что «всё вкусное и тёплое». Предложил солдатам выпустить заложников по одному в туалет, под его ответственность — пообещал, что все десятиклассники вернутся обратно. Напомнил военнослужащим, что по дороге в Хельсинки «это сделать будет сложнее».
— Пацаны, — произнёс я. — Про туалет капитан правильно сказал. До Хельсинки ехать далеко. И лучше бы нам добраться туда без остановок. Мало ли что этим финнам в голову взбредёт. Видел я их. Мутные товарищи.
Солдаты велели мне замолчать. Пошептались, бурно жестикулируя (махали гранатой и автоматом) — меня на совещание они не пригласили. Но озвучили мне своё решение. От кормёжки Новиков и Звонарёв отказались. Но признали «дельной» идею выпустить школьников по одному в школьный туалет. Заявили, что я пойду «туда» первым. Проинструктировали меня, что именно передать «кгбэшникам»: озвучили, что они сделают, если недосчитаются «хоть одного» заложника.
