Дворянство. Том 2 (СИ) - Николаев Игорь Игоревич

— Для этого ты и пришел? — не без определенного злорадства уточнил старший. Он питал к брату довольно теплые чувства, настолько, насколько подобное возможно в благородных домах. Однако временами не мог отказать себе в удовольствии подколоть высокомерного родственника.

— Да, — не стал отпираться и придумывать отговорки младший. — Тут нужен совет… мирянина. Вопрос непростой. Можно сказать даже очень сложный. И решение перекинули мне, как яблоко в горячей глазури. А решать надо споро. Тут еще этот проклятый Кехана… ложка в каждом блюде, муха в каждом стакане. Наплел скользких речей!

— Что наплел?

— Он донес до всех, что полагает действия Хель образцовыми. Что именно так должен поступать слуга, когда его господин пал в сомнительных обстоятельствах. Справедливая месть без оглядки на последствия. Жизнь легче пера, долг тяжелее горы и прочий треп на ту же тему.

— Хм, — посерьезнел граф. — Этого мне пока не сообщили. Устрою взбучку доносчикам. Так и говорил? Про «сомнительные» обстоятельства?

— Да. Алонсо приглашают и в дом Карнавон, и к Эйме-Дорбо. И к нему многие прислушиваются. Он же «Верный слову», большой знаток традиций.

— Я знаю.

Граф посерьезнел, вернулся в прямое и вертикальное состояние, глянул на эмалированный кувшин с вином, однако пить не стал. Внимательно посмотрел на брата и спросил:

— Речи «Верного» пока оставим. В чем суть затруднений? Глубинная, так сказать. Зная их, проще выбрать наилучший путь.

— Я должен принять решение, которое удовлетворит всех, — честно признался церковник. — И сомневаюсь. Проще всего было бы посадить рыжую скотину под замок и устроить ей экзорцизм. Как положено, с молитвами, чередованием стихий... да и уморить потихоньку. Подержать в холодной ванне чуть подольше… Задушил черт, бывает.

— Это грех, брат, — значительно поднял вверх палец старший брат. — Ты злоумышляешь против невинной.

— Невинной?! — рыкнул церковник, сметая резким движением кубок со стола. Серебряный сосуд со стуком покатился в угол и там замер, аккурат между холодной жаровней и стойкой для кувшинов. Граф был поклонником старой техники украшения стеклянных емкостей стеклянным же декором, который изображал настоящие побеги со стеблями, листьями и цветками разных цветов. Блохт имел хорошую коллекцию таких кувшинов и любил полюбоваться ей под настроение.

— Невинной! — повторил младший. — Мало нам забот со… всем уже имеющимся! Эта девка взбаламутила весь город! Как будто ты не знаешь о том.

— Знаю, — не стал отпираться граф. — Имел сегодня несчастье получить записку нашего возлюбленного тетрарха. Собственноручно составленную и подписанную. В которой он выражает глубокое неудовольствие. Дескать, раздоры, возмущение общественного спокойствия и прочие безобразия, кои следует прекратить.

— Вот! — хилиарх стукнул кулаком по столу. — А ты понимаешь не хуже меня, что…

Он умолк, машинально оглянувшись.

— Нет, не понимаю, — очень спокойно сообщил граф. — Даже не представляю.

Несколько мгновений владыка церковный и мирской глядели друг на друга, затем церковник неуверенно и тихо вымолвил:

— Но… Ульпиан же асессор надворного суда… ну… был. Королевский чиновник в сути своей… Разбирал самые сложные и запутанные тяжбы. Его убийство есть государственное преступление. Почти оскорбление королевского высочества. Убийцы должны были сразу отправиться в тюрьму и к палачу. А они… Выходит сам тетрарх изволил считать деяние предосудительным, однако не преступным. И его желание следует… учитывать?

Хилиарх осекся и глянул в другую сторону.

— Понятия не имею о чем ты, — еще тише сказал граф. — Его Высочество справедлив и беспристрастен. Он выше того, чтобы указывать суду, как толковать законы и вершить правосудие.

— Понимаю, — забормотал хилиарх. — Да, понимаю…

— Я ценю, что ты обратился ко мне, — произнес Блохт. — Льщу себя надеждой, что из братской любви, а также уважения к мудрости более старшего. Не из желания получить некие указания из некоего источника. Это оскорбило бы Церковь, не так ли? Ведь, как всякому известно, выше вас лишь Пантократор.

— Разумеется, — проворчал младший Блохт с видом человека, изнывающего от жажды. Однако хозяин дома не предложил вина.

Граф чуть поерзал, устраиваясь поудобнее, опустил руки на подлокотники, инкрустированные золотой проволокой на манер традиционного украшения доспехов. Какое то время глядел молча на семисвечник, единственный источник света в комнате. За стенами городского дома Блохтов уже сгустилась ночная тьма.

Что за день, подумал старший брат, что за безумный день. И каждый следующий хуже предыдущего, следовательно завтра будет еще больше тревог.

— Где сейчас… особы? — спросил граф после долгой паузы.

— Под замком в храме. Каждый… и каждая в отдельной келье, чтобы Господь мог вразумить, наставить на путь истинный, удержать от неблагих решений.

— Хорошо… — Блохт, не отрывая локтей от кресла, сложил пальцы, скрипя кожей новеньких перчаток. Он только вернулся с охоты и не переоделся, оставшись в одежде для верховой езды.

— Хорошо. Давай рассудим. Что можно и должно сделать в подобном деле? Непростом и даже сложном?

— Я могу вынести решение, что сей вопрос не относится к тем, кои требуют внимания Церкви, — очень медленно и очень осторожно сообщил хилиарх, тщательно подбирая каждое слово. — Потому что дело о совершившемся человекоубийстве суть дело мирское и разрешенное судом к тому же. Нет в нем неоднозначности, а равно потребности в присмотре Божьем.

— Это хорошо, — кивнул старший брат. — Иными словами, бросить горячее яблоко обратно, пусть ловят.

— Да, — выдохнул церковник.

— Но того ли ждут от заступников пред Господом? — со значением поднял палец граф. — Достойно ли сбрасывать с плеч своих ношу ответственности? Я думаю, нет. Град и мир ждут, что Церковь скажет веское слово и тем прекратит разногласия. Ибо глас Церкви суть глас Божий. Он делает незавершенное — окончательным. Неразрешимое — решенным. Сложное — простым и доступным пониманию.

Хилиарх молча глядел на брата, нервно облизывая губы. Младший брат ведал пределы талантов дражайшего родственника и точно знал, что красноречие средь них не числилось. Очевидно, старший тренировался, заранее проговаривая то, чему следовало быть сказанным.

— Значит, сделать сложное простым, — повторил он глухим эхом.

— Именно, — снова поднял палец граф.

— Несмотря на то, что подобный… демарш вызовет подозрение в честности суда?

Граф вздохнул, вроде бы совершенно искренне. Сказал:

— Брат, ты думаешь, здесь еще есть, что порочить?..

— Да, да, — отозвался церковник. — И в самом деле. Тогда, очевидно, правильным было бы… удовлетворить чаяния ду… той женщины.

— И как же это сделать?

— Поединок, это глупо, — решительно высказался хилиарх. — Глупые вопли глупой женщины. Испытание… скажем водой. Проигравший будет повешен.

— Понадобится много льда, — предположил граф.

— Пайт велик, ледников в нем немало.

— Да, — согласился Блохт. — Это верно.

Братья снова помолчали, глядя друг на друга. Пауза тянулась, и служитель церкви нервничал все больше с каждой секундой.

— Знаешь, а я был уверен, что это вы устроили, — неожиданно и откровенно сказал граф. — В ответ на его расследование тех махинаций с землей. Которую ваша братия выводила из церковной собственности, передавая в частную.

Хилиарх негромко вымолвил:

— Было такое намерение… — и сразу же торопливо уточнил. — Высказывались предположения от слабых духом, нестойких в вере. Неужто не найдется в мире достойных, благочестивых людей, которые избавили бы Дом Божий от назойливого адвокатишки? Ужель нет управы на клеветника? Так они говорили. Ну, нестойкие. Но мы, разумеется, боролись с теми речами. Ибо кто изрек слово, тот, считай, на половину сделал и на три четверти согрешил.

Они еще немного помолчали, затем приступ откровенности накрыл и церковника:

— А мы были уверены, что юстициарий сверх меры утомил короля строптивостью, — пробормотал он.