Назад в СССР: Демон бокса 3 (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич
Я вернулся, но, в отличие от камбэка из Балашихи, уже не мог войти в ту же реку в третий раз. Слишком сильно она изменилась. Пожалуй даже — пересохла, потому что высохли мои чувства к Виктории, по крайней мере, все положительные, осталось только сознание, что она — мать моих детей, ей не сломаю челюсть как Теофило Стивенсону и вообще постараюсь не обижать.
Я стоял у ворот и чего-то ждал. Такие знакомые сосны…
Ещё бы заливистый собачий лай, сначала грозный «не подходи», потом радостный от узнавания хозяина… Нет, Рекса ничто не вернёт. И другую собаку не завели.
— Папочка! Вернулся!
То, чего я боялся больше всего, не произошло. Машенька, закованная в совдеповское пальто-панцирь, из комбинезончиков, купленных при мне, давно выросла, вихрем бросилась навстречу! Не забыла, родная…
Наклонился, она обхватила меня за шею, повисла, мы прижались щеками…
Наверно, одна из самых счастливых минут в моей нынешней жизни.
— Папочка! Не оставляй меня никогда. Дядя Гоша меня не любит.
— Обижает?
— Нет. Но не любит.
Точно — моя дочка. Сказу всё ясно и уложилось по полочкам.
— Он в доме?
— Да. Прогони его!
Она уткнулась носиком мне в ухо и затихла на руках.
— Лейтенант! Вас не затруднит проверить соблюдение паспортного режима?
Тот кивнул. Дальнейшее было оговорено. Участковый махнул милиционеру-водителю, и оба зашли в дом, благо дверь была не заперта.
— Машуня! А что мама обо мне говорила?
— Что ты нас неожиданно бросил и уехал далеко-далеко, к другой тёте. Но я знаю, это неправда! — моя кровинушка говорила очень правильно, выговаривая все буквы. А подросла как… Не мог нарадоваться. — Бабушка говорила, что ты её звал, это мама не поехала. А тётя Оля газету показала: ты такой важный! И пояс у тебя смешной, неудобный — очень широкий.
Чудо, но она не спросила, привёз ли ей подарки. Вполне была рада моему появлению. Вряд ли ему обрадуется Вика.
Она показалась на крыльце, когда милиционеры вывели Гошу в наручниках.
— Не только нарушение паспортного режима, но и неповиновение законным требованиям сотрудников милиции, — отрапортовал лейтенант. — Пятнадцать суток ему обеспечу.
Я отпустил таксиста и вошёл в дом, не спуская Машу с рук. Да она бы и не позволила.
Виктория выглядела… странно. Наверняка мой приезд был ожидаемой неприятностью. Даже если не смотреть телек, не слушать «голоса» и не покупать газеты, любой знает — жизнь необратимо меняется. Набухаться стало намного сложнее — очереди за водкой длиннее, чем в ОВИР на выезд из СССР. Вчерашние враги стали если не друзьями, то непонятно кем. Железный занавес не совсем чтобы улетучился, но стал проницаемым в обе стороны. Стало быть, супруг вполне мог нагрянуть в любой момент. Например, приурочивая визит к слушанию бракоразводного дела, на этот раз назначенному на понедельник четырнадцатого апреля.
Запахнутая в домашний халат, а не в костюмах от Puma или Adidas, которых я ей оставил несколько штук, она считала — в них удобнее. Ни капли косметики на лице, ладно, но что плохо, и кремами явно не особо пользуется, кожа несвежая, а ведь совсем ещё молодая. Под веками серые тени, и вообще…
— Ты какая-то потухшая.
— А должна была сиять при твоём появлении?
Я опустил Машу на пол и принялся снимать с дочки пальто. Та оттолкнула мои руки и сама расстегнулась, показывая, чему научилась.
— Не во мне дело. Ты потускнела задолго до моего приезда.
— В тебе. Если бы ты остался…
— Не мог. Тысячу раз тебе говорил. Есть обстоятельства, о которых не имею права сообщить. Покажи Ваню. Надеюсь, это мой ребёнок, с Гошей ещё не встречалась?
Женщина плотнее запахнула халат.
— Я и сейчас с ним не сплю.
— Почему? Видный мужчина. Только непомерно толстый.
— Папа! Я покажу братика! — Маша потянула меня вглубь дома, мы оба последовали за ней.
— Он болен. Его отправили на какой-то ракетный полигон. Там утечка топлива или что-то ещё… Не знаю. Комиссовали. Дали группу инвалидности и жалкую пенсию. Есть надежда, что вылечится, но вряд ли. Нарушен обмен веществ, набирает вес. Кому он ещё нужен? А когда был вполне себе жених, всё равно ни с кем, крутился около меня, звал замуж даже с двумя детьми. Мало кого из женщин так любят. Надо ценить.
— И ты оценила. Привела в мой дом, где мои дети. Независимо от того, делишь с ним койку или нет, обратной дороги не вижу.
— Я тоже. Именно поэтому подала на развод.
Препираясь, мы поднялись на второй этаж. Матюшевич-младший встал в кроватке, держась за прутья, протянул ко мне руку и громко сказал:
— Дай!
Необычно выпирающий подбородок на лице годовалого пацана — точно от меня, у Гоши слабовольная челюсть. А вот желание что-то получать, не отдавая взамен, унаследовал от мамы.
— Знаю. Адвокат меня держал в курсе. Развод я тебе, конечно, дам. А вот что касается детей и имущества, крепко подумаем.
— Что тут думать! — едва не взвыла Вика, очевидно, для себя уже давно всё поделившая на «моё» и «наше», причём «моё» — только её, а от «наше» надо отщипнуть больше половины, включая мои заокеанские доходы. — Ты так и не переписал детям дом!
— Я намеревался его отдать для проживания тебе и Маше с Ваней. А ты поселила Гошу. Соглашение расторгнуто. Ты осквернила наш храм семьи. Ждановичи я продам. Дом построил до брака, он чисто мой.
— У тебя даже документов на него нет!
Ваня смотрел на нас детскими глазёнками с искренним недоумением — чего это мама спорит с незнакомым дядей. Явно был готов заплакать. А вот у Маши промелькнуло очень взрослое выражение. Кроха понимала, что её мама претендует на слишком многое — для счастливой жизни с Гошей.
А может, я несправедлив. Судя по лицу, Вика не пышет счастьем.
— Я подготовился. Адвокат по доверенности заказал необходимые копии. В том числе могу подтвердить, что ты прописалась здесь незаконно, без согласия собственника. Если подделала мою подпись, то вообще боюсь представить последствия. Тем более, я не лишён советского гражданства и здесь по-прежнему прописан.
— Как не лишён⁈ — ахнула неверная благоверная.
— Почему-то у меня забрали только звание заслуженного мастера спорта СССР. Гражданин и Герой Советского Союза я по-прежнему.
— Мне одеться, собрать детей и ехать к маме на Пулихова?
— Пока — нет. Живи. Только давай соберём гошины шмотки и снесём в гараж. Спалю позже, при случае.
— Дядя Гоша разрушил могилку Рекса! — мстительно донесла Машуля. — Теперь там только ровная земля. А я всё равно принесла Рексу подснежники!
— Маша! — рявкнула на неё Вика. — Я что тебе говорила?
— Ну и что? Папочка вернулся! Он теперь главный начальник.
— Он уедет и снова нас бросит.
А вот это подло. Глаза дочки наполнились слезами.
— Всё будет не так, как ты, Виктория Львовна, себе представляешь. Сейчас главное — не развод. А увести вас подальше, переждать момент, когда взорвётся электростанция.
— Глупости! — фыркнула она. — Я советовалась и с папой, и с… не важно. Оба в один голос утверждают, что атомная станция устроена не так как атомная бомба. Ядерного взрыва не может быть в принципе.
— Что ты себе насочиняла⁈ Какой, к чёрту, ядерный? Реактор выйдет из-под контроля, вскипит теплоноситель. Мощность взрыва не килотонны, как в Хиросиме, но герметичность нарушится, в атмосферу улетит неизмеримо больше радиоактивной дряни, чем в Японии. Хочешь рисковать жизнью и здоровьем — сиди в Минске. Но детей зачем такому подвергать?
По лицу видно — не убедил. Не особо на то и рассчитывал.
В одном она не соврала. Все гошины шмотки лежали в гостевой комнате, а не в нашей спальне. Верхняя одежда размера эдак шестидесятого — в шкафу на веранде у выхода. Я снял простыню, наволочку и пододеяльник, на которых спал бывший защитник Родины, и скинул туда все его пожитки.
Вика смотрела безучастно. Не сделала даже попытки позвонить и пожаловаться маме. Подозреваю, тёща не вполне одобрила решение отказаться от Штатов, сама, небось, не против последовать за дочкой и внуками. Жаловаться ракетному генералу — вообще глупо.
