Далия Трускиновская - Деревянная грамота

- Кто написал - этого мы, батюшка Дементий Минич, уже никогда не узнаем, - уверенно сказал Одинец. - Книга - с тех времен, когда еще и бумаги не было. Еще до татар, поди, писана.

- Да нет, не писана, - трогая пальцем знаки, заметил дьяк. - До татар, говоришь? Откуда такие сведения?

- Да деревянная же! - Одинец, видя, что Башмаков, держа в руках вещь, для него, Одинца, святую, стал входить в раж. - Вся русская грамота деревянной была! Вот почему ее огнем палили! Да и спалили подчистую! А что не спалили - то теперь уничтожить норовят, потому что в той деревянной грамоте - правда! И она на буковых досках писана, потому что бук - не гниет, а лишь слабо тлеет!

Во все время этой речи Тимофей, как старший, пытался добиться Одинцова молчания известным способом - пихал его левым локтем в бок.

- Буковые дощечки, стало быть? - уточнил Башмаков. - А как же к тебе самому эта древность попала? И почему вокруг нее столько всякой суеты?

- Она мне в наследство досталась. Законное мое наследство, от старого Трещалы.

- Кто таков старый Трещала?

Тут Одинец несколько удивился. Ему редко приходилось беседовать с людьми, не знавшими этого имени, и он еще до встречи с Башмаковым был убежден, что уж Приказа тайных дел-то дьяк про старого Трещалу знать обязан. А тут - такое непонимание! ..

- Данила! - видя, что Одинец лишь молча развел руками, сказал Башмаков. Говори ты.

- Деревянная грамота, твоя милость, у кулачных бойцов от наставника к ученику тайно передается незнамо сколько лет, - кратко объяснил Данила. Сперва, может, ее и прочитать умели, а теперь уж никак. Только и помнят, что песнопение Бояново, или молитва, уж не знаю...

Тимофей, занявший очень удобное для старшего места посередке, стал пихать Данилу правым локтем: какие тебе еще Бояновы молитвы, блядин сын, мы все тут православные!

- И ты - последний, кто ее унаследовал, - сказал Одинцу Башмаков. Что ж так плохо берег?

Боец повесил голову.

- Батюшка Дементий Минич, прости его, дурака, - подал голос Богдаш. Ему в своем грехе признаться трудно, а коли не признается - так без того ничего объяснить не сможет! Он мертвое тело из избы Земского приказа выкрал!

Дьяк призадумался, вышел из-за стола, встал напротив Одинца - не такой рослый и плечистый, но при нужде - вполне годный в противники, и даже не по силе, а по упрямому норову и бойцовской сметке, которых ему было не занимать.

- Ну, что же - выкрал и выкрал. Сам пришел и повинился - так, Аким?

- Так, твоя милость! Коли сам пришел и грамоту принес - то и повинился! воскликнул Тимофей.

Дьяк видел, что конюхи всеми силами выгораживают бойца. Догадался и о другом - Одинца удалось сюда привести, пообещав ему, что дьяк Башмаков справедливо в его деле разберется и никакой обиды чинить не будет. И от того, что эти четверо, немало в тайной кремлевской жизни понимающие, пришли сейчас к нему, к дьяку, не с враньем, а с доверием, он неожиданно улыбнулся.

- Данила! Ты все знаешь - продолжай!

- И много лет назад досталась эта грамота одному бойцу, звали его Трещала. Он и сам бился и в стенке, и охотницким боем, а под старость стал других учить. И было у него два лучших ученика - внук, молодой Трещала, да Аким Одинец. И он думал - кому грамоту передать? Кого из выучеников самым достойным признать? Ведь многие на Москве из тех, кто кулачные бои любят, про нее знали, только громко о том не говорили. Кому отдашь - того и лучшим будут считать, за него и его стенку об заклад биться. А жил старый Трещала один, жена померла - правильно говорю, а, Одинец?

- Пока еще не соврал, - буркнул, предчувствуя рассказ о воровстве, боец.

- Сколько живу - ни разу не слыхивал про деревянные грамоты, - не в силах все же побороть сомнения, молвил Башмаков.

- А ты у кулачных бойцов спроси! - не выдержал долгого смирения Одинец. Молодые могут не знать, а постарше - те скажут: у кого деревянная грамота, тот по старинке кулачному бою учит, как завещано. К нему и нужно идти! Он и стенку так построит, чтобы стояла прочнее каменной, и в лад бить выучит, разом наступать, разом отступать, когда - челу, когда крыльям. И в охотницком бою драться правильно научит, по-дедовски. К тому, у кого грамота, учиться шли и за ученье платили!

- Не галди! - одернул его Тимофей. - Не на льду, чай. В палатах!

Покои, отведенные под Приказ тайных дел, были невелики, а горенка, где Башмаков принимал наедине нужных людей, и вовсе мала, стол со стулом, да аналой перед образами, да лавка под окошком, да печь - ничего более, однако Тимофей, бывавший во всяких хоромах, именно за скромные размеры особенно уважал это помещение. И своим уважительным отношением как бы говорил: в обширных-то покоях суета одна, а тут, где ничего лишнего, дело делается!

- Дальше кто говорить будет? - спросил дьяк. - Ты, Аким? Или Данила?

- Он пусть сказывает, - буркнул Одинец. - Я ему все растолковал. У него складнее выйдет.

- И жил при том Трещале правнук, от старшей дочери, Маркушка, продолжал Данила. - Сама дочь где-то в Измайлове, что ли, замужем, а парнишка при деде жил, за ним присматривал. Вот деду совсем плохо стало, помирать собрался, и мучился до последнего - кому грамоту передать? И родному внуку хотелось, и понимал, что Одинца лучше воспитал, а внук пьет без меры!

Это Данила выпалил уже от души, вспомнив, как ходил Трещала по двору меж стенок с головой, полотенцем обмотанной, и маялся.

- А вы, я гляжу, подружились, - заметил Башмаков. - Крепко ты за Акима-то вступаешься!

Это еще не было упреком, но Данила опомнился. Обвинения в потворстве похитителю мертвого тела он не желал.

- А они оба, и Трещала, и Одинец, деда навещали. И Трещала сговорился с соседкой - как дед будет помирать, чтобы за ним послали. И на Тимофея-апостола...

- Днем ранее, - поправил Озорной.

- ... или днем ранее деду совсем худо стало. Мучился, мучился, причастили его, исповедали, а как стемнело - он, видать, и решился. Дал Маркушке грамоту и велел наутро снести к Одинцу.

- Ты за печкой, что ли, там стоял? - строго спросил Башмаков.

- Не стоял - а про тому сужу, что парнишка был одет-обут, не впопыхах, босиком и без шапки, выскочил. Старый Трещала решил, видать, что коли он после исповеди и причастия чист душой, так чтобы уж до конца быть праведным и справедливым! А парнишка той деревянной грамоте цену знал. И тут же ему, видать, совсем худо стало. Соседки забегали парнишке, Маркушке, помочь, они же попа позвали, они же знали, когда поп после исповеди и причастия ушел так, Семейка?

- Ушел, когда смеркаться стало, выходит, тогда старик был жив, подтвердил Семейка. - Коли судить по тому, что парнишка выбежал одетый, он испугался дедовой немощи и собирался соседок звать.

- А тут как раз молодой Трещала навстречу! - убежденно объявил Данила. И что между ними вышло - не знаю, твоя милость, врать не стану, а только парнишка от него убежал и грамоту унес. То ли проболтался, что грамота Одинцу завещана, то ли Трещала сам догадался - Бог весть. И тот Трещала побежал за парнишкой, и бежали они до торговых рядов, а там стояли распряженные сани. И Маркушка забрался в одни сани и укрылся рогожей. А Трещала стал его искать, и всполошил сторожей, и начался шум. Парнишка вылезать, видно, побоялся, сидел там, ждал, пока все стихнет, да и заснул. И замерз. А грамота при нем была. Утром их нашли...