Сергей Палий - Изнанка

Рысцов выключил запись. Ехидное настроение улетучилось. После просмотра на сердце будто осела какая-то колкая пыль, и каждый удар отдавался неприятным ощущением.

Странно все это. Быть может, что-то действительно таится в толще его памяти, на волглом дне души? Нельзя же придумать такую боль и отчаяние, которые исказили его лицо в конечной фазе сеанса. Или можно? Сам дьявол, поди, толком не ведает, что у нас скрывается во вселенной, имя которой подсознание. Вдруг он и впрямь видел нечто. Испугавшее... А потом его каким-то образом заставили забыть это. Зачем? Что он мог видеть в... мрачном тоннеле? Кто этот спящий человек? Друг или враг? Отчего ему так мучительно?..

Валера вздрогнул от тягучего скрипа открывающейся в сенях двери.

– Эй, кролик подопытный, ты не помер еще со скуки? – раздался громогласный басок гения freak-режиссуры.

Рысцов не ответил на подначку и попытался придать лицу суровый вид.

– Я тебе морковку принес, кролик, – заявил Андрон, вваливаясь в комнату и бросая на лавку пудовый тулуп.

– Засунь ее себе знаешь куда... – посоветовал Рысцов, кося глазом на жизнерадостного Петровского.

– Как хочешь, – пожал полечами тот, не переставая лыбиться, и извлек из сумки сеточку с морковкой. – Вот, выменял на базаре. Суп буду варить.

– Суп-раскольник?

Экс-режиссер посмотрел на Валеру и, выгнув правую бровь надломленной параболой, констатировал:

– Смешно.

– Где Павел?

– Они с профессором ушли на холмы. Беседуют о смысле жизни после смерти, кажется.

Петровский пригладил короткие волосы, нахлобучил бессменную голубую шляпу и, прихватив сеточку, удалился в сени. Оттуда незамедлительно раздался звон кастрюль, крепко сдобренный матерными присказками.

Одна морковка осталась на полу. Рысцов нагнулся и поднял ее.

– Слушай, Андрон, я все у тебя хотел спросить... – начал он, крутя в пальцах хилый красновато-грязный овощ. – Ты веришь во всю эту чепуху насчет... человека из моих воспоминаний... Ну, в общем, ты понимаешь, о чем я...

– Хрен знает, – откликнулся Петровский, чиркая спичкой. – Может, и видел ты что-нибудь. А может, и нет.

– Я сейчас пересмотрел последний сеанс. Как-то не по себе стало, честное слово.

– Ага, ты вчера знатную напольную драму закатил. Подумываю тебя в актеры взять. Устроим пробы?

– Какие пробы! – взвился Валера. – Я серьезно с тобой говорю! Ведь не мог же я выдумать все эти воспоминания...

– Да уж, пожалуй... – Андрон включил воду и, судя по яростному сопению, принялся чистить картошку. – Трудно сочинить историю про беременную наркоманку, западающую на оловянных солдатиков. Хотя по поводу Кубрика я с ней солидарен.

– Идиот, – прошипел Рысцов.

Выходя в широкие сени, служащие по совместительству кухней, и плотно прикрывая за собой дверь, чтобы не выпускать натопленное тепло, он неловко повернулся и срамно выругался, урюкоподобно морща физию: сломанная в автокатастрофе кость срослась нормально, но временами травма напоминала о себе, ввинчивая тупое сверло боли в правое предплечье. Надоевшую корку гипса Павел Сергеевич срезал дней пять назад...

– Да ладно, чего разнылся. Не обижайся, – взмахнул Петровский ножом над картофелиной. – Мне думается, что жизнь идет своим чередом. Оглядись вокруг. Мир изменился, и мы с тобой навряд ли сможем что-то поделать с этим свершившимся фактом. Нужно приспосабливаться. Я ведь без шуток говорю – собираюсь потихоньку начать строить студию, павильоны, группу съемочную наберу со временем. Может быть, Копельников отыщется. Или Митин... Я ведь не могу существовать без двух вещей: кино и «железа». Со вторым – проще: вон балку или камни взял во дворе и качай мышцу. А кино... это посложней. Но всегда приходится с чего-то начинать, вспомни, как мы принимались творить с нуля когда-то... Зато материала рабочего теперь – завались! Представь, сколько новой фактуры появилось, сколько тем!

– В розовом фартучке ты обворожителен, – язвительно заметил Валера.

Андрон обернулся.

– Солидно? Мне тоже так показалось – сильный типаж.

Застыла пауза. Через минуту Рысцов беспощадно ввинтил:

– Ты сдался, Андрюха.

Тот снова отвернулся к раковине, остервенело срезав длинную кожуру. Буркнул:

– Чья бы мычала...

– Я, по крайней мере, хочу выяснить, что видел там... в этом тоннеле...

– А как же проникновенные тирады насчет «шаманства», «барабашек» и презрительное «фи» на силу гипноза?

Валера присел на высокий, отполированный сотнями штанов табурет. Положил морковку на стол и задумчиво почесал предплечье, на котором еще недавно был гипс.

– Я смотрел запись... И вдруг жутко мне стало, понимаешь, – сказал он.

Петровский неопределенно хмыкнул.

– Скажи, а если бы удалось узнать что-нибудь о том... человеке, ты бы не попытался разобраться? – не унимался Рысцов.

– Что это на тебя нашло? Приступ мироборства или маргинальные настроения?

– Не паясничай.

– Бравада... Все это – бравада.

– Ясно... – выдохнул Валера.

– Но я бы попытался, – неожиданно вбил Андрон, поправляя розовый фартучек.

Валера с интересом уставился на него.

– По крайней мере, – продолжил Петровский, двигая плечами и мышцами шеи, – мне не по душе все, что творится вокруг.

– Ага, тоже проняло! – криво улыбнулся Рысцов. – Так разгр...

– Помолчи, – коротко и хлестко перебил его Андрон. Как отсек. – Послушай... Я же неспроста затеял тогда этот винегрет с «Либерой». У меня эс забрал сына, Валера.

Рысцов краем локтя все же успел поддержать отпавшую челюсть, чтобы та не сверзилась в таз с мусором.

– Буквально за несколько дней до тех памятных событий. Тринадцатый год пацану шел, жил с матерью – в общем, история на твою похожа, только я с ним пореже виделся и не афишировал. Ну обеспечивал, понятное дело, финансово...

– А... а чего ж вы... нет, не то. Как же мальчишка жил-то, зная, что его батя известнейший кинорежиссер? Да он бы вмиг растрезвонил на всю округу... Слабо верится во все это.

Петровский промыл картошку и принялся ее резать на щербатой доске.

– Не растрезвонил бы. У него ДЦП был.

– Не понял...

– Чего ты не понял?! Детский церебральный паралич! – рявкнул Андрон, шарахнув ножом чуть ли не по пальцу. – В коляске жил, почти не говорил. С психикой не все нормально тоже... было.

– Ничего себе... – растерянно привстал Валера. Снова сел, не зная, что делать, что говорить. – Почему ты молчал-то?..

Андрон перестал резать, глянул на него через плечо, горько усмехнулся:

– Ну сказал бы я тебе. И что?

– Так... мы бы... – Рысцов заткнулся.

Действительно – «и что?..»

– В общем, он очень много времени проводил в эсе. – Петровский вновь принялся крошить обструганные картофелины. – Те зоны мозга, на которые воздействовали С-волны, поражены не были. Эс подарил ему полноценную жизнь. Там он мог ходить, бегать, играть, разговаривать со сверстниками... Осваивался все больше и больше. Потом получилось так, что пацан стал сшизом. Да не абы как, а второй категории. Спектр его возможностей вновь расширился... И в конце концов пришел момент, когда он дал понять нам с матерью, что не хочет больше возвращаться...