Сергей Палий - Изнанка

«Десять... Ты в глубоком, спокойном сне... Открой глаза».

Он-экранный распахивает остекленевшие зенки и оглядывает комнату, словно впервые видит ее.

Вообще смотреть на самого себя в состоянии гипнотического сна – занятие не для слабонервных. Можно таких девиаций поведения понаобнаружить...

Сама идея сеансов гипноза принадлежала Таусонскому. Деятельный подпол почему-то считал, что Рысцов располагает какой-то чрезвычайно важной информацией, от которой может зависеть судьба эса. По его словам, в то время, когда Валера работал на Больбинскую, он встречался с человеком, знающим что-то, связанное с происхождением С-пространства. И это что-то могло повлиять на поведение эса. Откуда у Павла Сергеевича были такие сведения, он не распространялся – ну понятно, у разведчиков свои источники. Худшее заключалось в другом. Подполковник не знал ни имени этого таинственного человека, ни рода его занятий, ни деловых и личных связей, ни круга знакомств. А самое смешное – Рысцов тоже этого не знал. Ну хоть прибей, не помнил он никаких людей, хоть единожды обмолвившихся насчет происхождения эса или чего-то в таком духе.

У Таусонского, однако, была своя версия.

Гэбист утверждал, что после встречи Валере профессионально промыли мозги не без помощи сильных экстрасенсов, специалистов по психолингвистике и так далее. Воздействовали на области мозга, отвечающие за долговременную память, и добились локальной ее потери.

Ужас происходящего был в том, что знакомый Таусонского по каким-то прошлым операциям специалист по С-психологии и психиатрии профессор Аракелян не мог с полной уверенностью опровергнуть гипотезу настырного подпола. «Вероятность наличия искусственно стимулированной кататимной амнезии не исключена», – вычурно сказал Альберт Агабекович, выслушав его доводы, и глубокомысленно потрогал продолговатую ямочку между подбородком и нижней губой.

И вот уже на протяжении двух недель Рысцов по полчаса в день подвергался искусному шаманству. Аракелян заверил его, что в состоянии гипноза иногда выходят на поверхность забытые события и опыт прежней жизни, о которых зачастую сами мы и не подозревали. Резко ослабляются внутренние механизмы в организме человека, в том числе и механизмы торможения, потому есть возможность докопаться до дальних уголков памяти и выудить оттуда что-то интересующее Таусонского.

Считая затею близкой к брутальному оккультизму и барабашничеству, Рысцов согласился, но выдвинул непременное условие – записывать все сеансы от начала до конца на видео, чтобы он потом мог просмотреть, что наболтал в беспамятстве.

Наболтал он, надо заметить, немало любопытного. Рассказал во всех подробностях, как в шестом классе с однокашниками выставил дверь в учительскую и забрызгал весь кабинет оранжевой краской в отместку за «неуд» по поведению за полугодие. Также всплыли несколько постыдных сексуальных неудач в отрочестве, наложившие, оказывается, глубокий отпечаток на психику и послужившие толчком к развитию легкой формы латентного аутизма. Обнаружились четыре измены Светке. Все, что хоть как-то их оправдывало, произошли в течение последнего года их совместной жизни, когда отношения уже не подлежали реставрации. Причем вторая по счету измена была особо выдающейся – девка оказалась наркоманкой на третьем месяце беременности, западающей по оловянным солдатикам и Стенли Кубрику... Эту запись Рысцов стер и чуть было не уехал из Каспли прочь, нахамив откровенно потешающемуся Таусонскому и одарив Андрона с его обидной крепкозубой улыбкой взглядом висельника. А во время одного из тестовых сеансов Валера даже торжественно заявил, что больше никогда не будет воровать мелочь из карманов в раздевалке бассейна. Жуть... Никогда не кладите голову в пасть гипнотизерам!

Меж тем искомых результатов мозготерапия покамест так и не принесла. Ответы на вопросы, интересующие Павла Сергеевича, если они вообще существовали, оставались глубоко в закромах памяти Валеры. Хмурившийся все больше изо дня в день профессор намедни заявил, что проведет еще три-четыре сеанса и, если ничего не удастся выяснить, он умывает руки.

Рысцов чуть прибавил звук и вслушался в собственный лепет...

«...не знаю. Со мной Сти, Борис и Роберт. Леонида оставили снаружи».

«Где вы находитесь?» – спросил Аракелян.

Валера-экранный встал с кресла и прошелся по комнате. Камера вильнула за ним.

«Мы в эсе. Кажется, это какое-то подземелье».

«Что ты видишь вокруг?»

«Разве бывают такие занудные женщины?! Это противно и унизительно, в конце концов!» – Рысцов-экранный вскинул руки и забавно потряс головой.

Ну вот, опять комплексы поперли... Аракелян терпеливо повторил вопрос.

«Мы идем вперед... Темно... Нет, не совсем, конечно, темно, просто – полумрак. Фонари висят вдоль стен. Или факелы? – Валера-экранный с удивлением посмотрел куда-то за камеру, видимо, на Аракеляна. – Не знаю. Свет неяркий, желтый».

«Куда вы идете?»

«Вперед».

«Действие происходит в Москве?»

«Да».

«Вы что-то ищете?»

«Нет».

«Кого-то ищете?»

«Да».

«Кого?»

«Человека».

«Кто он – этот человек?»

Рысцов-экранный задумался, пощипал двумя пальцами переносицу, провел рукой по виску, будто искал дужку очков. Наконец ответил:

«Этот человек спит. Он... он... не знаю».

«Что сейчас ты видишь вокруг себя?» – настойчиво спросил Альберт Агабекович.

«Стены. Светильники. Мы идем вперед».

«А теперь давай вспомним, что случилось через пятнадцать минут?» – голос профессора стал осторожным.

Валера-экранный присел на подлокотник кресла и положил ногу на ногу. Подпер подбородок кулаком и отрешенно уставился на собственный носок. Безучастно сказал:

«Он спит. Его мучают сомнения. И... ему больно».

«Кто он?»

«Он... Не знаю».

«Это мужчина?»

«Боль. Сожаления. Бездна», – невпопад откликнулся Рысцов-экранный и встал. Неожиданно быстро метнулся в сторону – камера еле успела отследить движение. Он присел на корточки возле печи и обхватил голову руками. Закачался взад-вперед, простонал что-то нечленораздельное, упал на четвереньки.

«Что теперь происходит вокруг?» – произнес за кадром Аракелян.

«Полутьма... Длинный тоннель, крики...»

«Чьи крики?»

«Человеческие! Больно! Не надо... оставьте!»

Валера-экранный забился в истерике на полу. Жутко было наблюдать, как взрослый мужчина с гримасой ужаса на лице кусает побелевшие костяшки своих пальцев и трясется в мелкой судороге. Плачет.

«Успокойся, – мягко сказал профессор. – Сейчас я начну считать до десяти...»

Рысцов выключил запись. Ехидное настроение улетучилось. После просмотра на сердце будто осела какая-то колкая пыль, и каждый удар отдавался неприятным ощущением.