Андрей Силенгинский - На килограмм души (сборник)

– Да, я все понимаю, святой брат. И если черная сторона во мне возьмет верх… Я уже написал прошение на имя его светлости. Костер… но я не боюсь.

– Зря не боишься. Ты о теле говоришь, Симон, – монах поморщился чуть заметно. – О душе подумай. Душа твоя столь черна будет, что всей силы огня очистительного едва ли достанет для ее спасения.

На лбу Борющегося выступили капельки пота. Стер он их рукавом и твердо головой помотал:

– Готов я, святой брат. Ко всему готов. Верю, что смогу победить. Вот только…

– Да, Симон?

– Не ожидал я… – Симон замешкался, не зная, как мысли свои выразить, а человек в белом уже кивал понимающе. Заметно, что не в первый раз беседы подобные ведет.

– Не думал ты, что зло в твоей душе по силам добру равным окажется?

– Ну… – смутился Симон, голову опустил, но затем выпрямился, прямо в глаза собеседнику глянул и продолжил решительно. – Да! Ведь не грешник я великий, не тать какой, да и подлецом либо скрягой никто назвать меня не может. Почему же?..

Кивает головой святой брат, улыбается. Не то, чтобы печально, но и не весело.

– Все так, Симон, все так. Достойный ты человек, добрый и честный. Будь по-иному, в этой келье бы и не сидел сейчас. Не всякого мы до Борьбы допускаем. И, хотя планы Всевышнего мне, простому смертному, неведомы… Могу я предположить, что, останься ты в миру, геенны огненной тебя после смерти опасаться бы не пришлось. Потому и предлагаю тебе от Борьбы отказаться, в деревню вернуться и мирскую жизнь продолжить. А все наши братья тебя добрым словом вспоминать будут и в молитвах не забудут.

– Нет, святой брат, решил я… – упрямо смотрит Симон на стоящего рядом монаха. – Но почему все же, растолкуй!

Вздохнул святой брат, балахон одернул и рядом на лежак присел. Не то ноги немолодые стоять устали, не то для пущей доверительности беседы.

– Послушай, Симон, что я расскажу. Притчу, не притчу, а так, историю небольшую. А уж быль это или выдумка, разница невелика. Жил купец в одном городе. Богатый купец, не из последнего ряда. Дела вел успешно, беса не тешил, Всевышнего не гневил, а потому в достатке жил. Терем отстроил большой из леса первосортного, и в доме все порядком – ковры персидские, шелка китайские, мебеля итальянских мастеров.

И вот собрался купец со всем семейством своим в город, на ярмарку. В дверях оглядел гостиную на послед, видит, уголек в камине не затушенный тлеет. И стоило бы подойти, да загасить, но поленился купец. Рукой махнул, что от этого крохотного уголька будет? Посмотрел еще, вроде как он сам собой тлеть прекращает. Закрыл за собой дверь – и на ярмарку.

А уголек-то искру дал, искра на ковер попала, и заполыхал пожар. Пока спохватились, тушить уже поздно было. Так весь терем и сгинул.

Помутнел слегка рассудком купец, и не из-за того только, что столько добра потерял, а из-за того еще, что все это от какого-то ничтожного уголька приключилось. Оделся он в рубище и направился паломником в те места, где старец мудрый жил, что словами Всевышнего рек.

Пришел к нему купец и спрашивает, отчего, мол такая несправедливость? Всю жизнь добро копил, думал детям своим оставить, а один крохотный черненький уголек, на который всего-то плюнь, он и погаснет, за столь короткое время все извел.

Радуйся, глупец, – отвечает купцу старец, – тебе свыше урок преподан, а заплатил ты за него всего-то имуществом своим, скарбом презренным, что суть тщета и пыль. А урок в том, что самый маленький уголек черный к себе внимания не меньшего требует, чем полные хоромы добра. Ибо в один миг на чаше весов он все это добро перевесить может.

Понятна тебе сия история, Симон?

– Да… – хриплый голос, нетвердый.

– Правильно, – святой брат головой кивнул. – Чего ж тут непонятного. Так прямо и сказано в Книге нашей, что если сделал муж дело дурное, то пусть не думает, что десятком добрых поступков за него сполна расплатиться сможет. Потому и мало так людей братьями Чистой души стать способны. Не передумал Борьбу продолжать, Симон?

– Нет.

– Хорошо. Больше спрашивать не буду.

И опять, стоило с губ святого брата этим словам сорваться, тут же дверь открылась, и еще один человек в белом в келью зашел. Куда моложе первого. А в руках чаша простая, деревянная.

Чистые братья секрет номалито – напитка, в душу свою заглянуть позволяющего, берегут свято, не хуже Тайной канцелярии.

Сошлись рыцари не спеша. Битва смертная – она суетности не терпит. Кони поодаль стоят, с ноги на ногу переминаются, искоса на хозяев взгляды тревожные бросая, словно понимают все.

Белый рыцарь с непокрытой головой, волосы русые на наплечники спадают. Черный подумал и тоже шлем снял, в сторону отбросил. Не из благородства, конечно, а из расчета. Была бы у соперника палица или секира, тогда шлем – вещь необходимая. А на мечах посмотреть еще надо, чего от него больше – пользы или вреда от обзора неполного.

Смотрит Белый рыцарь в лицо врагу, удивляется. До чего образ его похож на то, что Белый в зеркале видит. Как будто художник с него самого портрет рисовал, только сильно не в духе в то время находился. Зол был на весь свет, вот и изобразил…

Здесь уголки губ чуть опустил, усмешку надменную получив, тут морщину чуть в сторону увел, там в глаза стали холодной добавил. И вышло – вроде бы одно лицо, а если не вглядываться, то и не скажешь, что похожи.

Черный рыцарь напал первым. Быстро, неожиданно, внезапно, не соблюдя никаких правил рыцарских, писаных и неписаных.

Готов был Белый к этому, и двигался он столь же скоро, что и соперник. Припал на одну ногу, вскинул руку с мечом вверх – лязгнули клинки, засверкали на солнце. Отскочил Черный назад и в сторону, готовый ответный удар отразить, закружились рыцари, друг от друга глаз не отводят, слабину в обороне ищут.

Белый свою атаку повел, обманный выпад – и быстрый как молния удар с другой стороны. Ничто, кажется, уже не помешает встретиться тяжелому стальному клинку с хрупкой человеческой плотью, но непостижимым образом встает на его пути меч соперника. Новый удар – и он отражен. Ответный выпад – успел Белый в сторону шаг сделать.

Не будет битва скорой, равны силы рыцарей…

Снова все в тумане… Симон глаз не открывает, боится потерять связь с полем боя. Цепляется мыслями за теряющиеся образы изо всех сил.

– Брат… – губы шевелятся с трудом, язык не слушается. – Святой брат!

В руках словно сама собой оказывается теплая на ощупь чаша. Несколько жадных глотков. До чего приятен вкус у номалито!

– Держись, Симон, мы рядом, – на плечо ложится крепкая ладонь.

– Помогите мне, братья!

– Нет, Симон, – с печалью в голосе, но твердо. – Это только твоя битва. Ты сам должен справиться с собой. Знай, все братья монастыря сейчас молятся за тебя, но помочь тебе никто не в силах.