Марина Дяченко - Vita Nostra

Все изменилось.

Как если бы джинна, взлетевшего в небеса, сдернули бы оттуда за бороду и со всего маху ткнули лицом в бетонную стену. И заперли в камере, три на три метра. Без дверей.

Только что она чувствовала, как может все. Только что она ощущала, как нарастает вокруг новая реальность — это было некомфортно и страшновато, но от этого роста захватывало дух!

Теперь она съеживалась. Собиралась в комок. Так бывает, когда жгут синтетическую ткань — из большого и нарядного платья получается крошечный комочек черной смолы, причем за считанные секунды… Сашка, минуту назад всемогущая, умеющая летать, умеющая преобразовывать мир — теперь превращалась в точку на плоскости.

Прозвенел дверной звонок. Вернулся Костя, принес пакетик чая, банку кофе, печенье и шоколадку; Сашка краем глаза видела, как он расставляет покупки на полке, но не повернула головы.

Коженников что-то сказал сыну, тот вполголоса ответил и тут же о чем-то спросил. Сашка не различала слов.

Закрылась дверь. Костя ушел. Сашка не двигалась.

— Не вижу трагедии, — тихо сказал Коженников. — Ты будешь делать все то же самое, только под присмотром педагогов. Я думаю, они назначат тебе дополнительные занятия.

— Я больше не смогу учиться, — прошептала Сашка.

— Сможешь. Наоборот — будешь учиться усерднее. Но — дисциплина, Саша, и самоконтроль — полезные вещи, иногда необходимые. Скажи, я не прав?

Сашка молчала.

— В твоих силах сделать так, чтобы он никогда не зазвонил, — проговорил Коженников мягче. — Все зависит от тебя. Как обычно.

— Я вас видела, — сказала Сашка. — Когда вы вошли. Я почти сразу ослепла… Фарит, ну невозможно ведь жить в мире, где вы есть.

— Невозможно жить в мире, где меня нет, — сказал он после короткого молчания. — Хотя смириться со мной трудно, я понимаю.

— Не сгибайте колено, Саша! Тянитесь, вот так… Еще немного, и получится!

Лиза Павленко сидела на шпагате, упираясь руками в пол, но сохраняя на лице равнодушно-рассеянное выражение. Сашка, застонав, поднялась:

— Я не могу. Мышцы болят.

— Потому что надо растягиваться каждый день! — ради убедительности физрук приложил руку к груди. — Вот Лиза растягивалась, и у нее же получилось?

— Я очень за нее рада, — сказала Сашка.

Дим Димыч вздохнул. Юля Гольдман, выгнувшись триумфальной аркой, уже минут пять стояла на «мостике», и кончики ее волос касались деревянного пола.

— Саша, сдайте хотя бы «колесо». Только телефон уберите, я же просил не ходить на занятия с мобилками!

Сашка, поколебавшись, сняла с шеи розовый шнурок. Положила телефон в карман спортивной куртки, заперла на «молнию». Дим Димыч смотрел почти раздраженно:

— Его что, украдут? Ни на секунду нельзя расстаться?

Сашка ответила таким тяжелым взглядом, что юный физрук смутился.

В пятнадцать сорок из тридцать восьмой аудитории вышла Женя Топорко. Окинула Сашку надменным взглядом и, даже не поздоровавшись, уплыла вдаль по коридору.

— А, это вы, — приветствовал Сашку Портнов.

Она коротко поздоровалась и села на свое место перед преподавательским столом — студентка, каких много. Вытащила понятийный активатор. Текстовой модуль. Уставилась на свои руки.

Телефон на шнурке касался края стола. Розовое пятно на краю поля зрения.

— Сначала я думал, что вы просто зубрилка, — пробормотал Портнов. — Потом я заподозрил, что вы талантливы… Потом я догадался, что вы глагол. Это было, когда вы заговорили. Когда я велел вам молчать, а вы нашли нужное слово очень быстро, чуть ли не за несколько дней… Помните?

Сашка кивнула.

— Потом все повисло на волоске, казалось, я ошибся… И Николай Валерьевич ошибся тоже… И вы переродились скачком. Стало ясно, что вы глагол, и возникло сильнейшее подозрение, — Портнов подался вперед, не сводя с Сашки глаз, — что вы глагол в повелительном наклонении. Вы повеление, Саша.

— Не понимаю.

— Понимаете, — Портнов сощурился. — Такова наша специальность: ничего нельзя объяснить. Можно только понять самому. Вы повеление, часть Речи созидания… несущая конструкция. Я говорил вам, что вы проекция. Помните? Так вот: вы проекция Слова, которому скоро предстоит прозвучать. И с каждым днем вы все ближе к оригиналу. Вы фундамент, на котором можно построить целый мир. И это нельзя объяснить, Саша, это можно только понять.

Сашка зажмурилась.

На секунду перестала думать словами. Казалось, мысли ее — живые существа, похожие на цветных, подсвеченных изнутри амеб.

— Вы все понимаете, — сказал Портнов. — Вам не хватает опыта и знаний. Второй курс… Едва начали учить Речь… Но вы уже слово, Саша, слово, а не человек. Повеление, приказ. Ваша ценность как будущего специалиста колоссальна. Мы будем заниматься в мае, в июне, частично в июле — каждый день и очень серьезно.

Сашка скосила глаза на розовый телефон.

— Под наблюдением педагога! — повысив голос, сообщил Портнов.

Похлопал себя по карману в поисках сигарет. Сказал другим тоном, очень по-деловому:

— Берите карандаш и бумагу. Раскрывайте активатор. Начнем с мелочей.

Она была, как воздушный шар, рвущийся вверх. А маленький розовый телефон якорем тянул ее вниз и не давал сорваться; она прожила вот так, «на разрыв», длинный день. Может быть, один из самых счастливых в своей жизни.

Она вышла от Портнова, переполненная картиной мира — яркой, завораживающей и страшной. И носила ее до вечера, стараясь не расплескать.

Озарение накатывало волной и уходило снова. Когда Сашка осознавала себя Словом — ей делалось легко, как никогда в жизни. Это был покой одуванчика, впервые распустившегося на зеленом лугу. Это было счастливое мгновение без ветра, без будущего и, разумеется, без смерти.

Потом она снова чувствовала себя человеком. Вспоминала, что в мире есть Фарит Коженников, вспоминала, что значит телефон на шее. Стискивала зубы и ждала, когда снова нахлынет слово-ощущение, и, дождавшись, замирала в теплом оцепенении…

Вечером ей стало по-настоящему трудно. Закончив читать модуль, она легла в кровать и потушила свет. И закрыла глаза — и под веками сразу же развернулся прекрасный муравейник смыслов.

Закономерности и связи. Проекции и отражения. Сашка перевернулась на другой бок, потом еще раз, потом снова. Скомкала простыню. Села; в темноте цокали часы. Горели фонари на улице Сакко и Ванцетти. На конторке лежал проклятый розовый телефон. А вокруг витали, кружились, дразнили проклятые эйдосы; Сашке не нравилось это определение, но другого слова для обозначения вертящихся цветных амеб она не могла подобрать.