Ужасное сияние - Мэй Платт
— Ну люди, и чо, — пробурчал Нейт, а сам потянул Дрейка, снова замершего сломанными часами — еще одной находкой из старого города. — Смотри, там какие-то девчонки. Это хорошо, да? Значит, полис не…
«Не вымер».
Ну, или не совсем.
— Щас их спросим, чего куда. Потом вместе выберемся, ага? Всё нормально, Дрейк. Дрейк?
Тот с усилием кивнул. Взгляд Нейта соскользнул на руки: свою и Дрейка. Собственная — розовая с веснушками, была особенно живой на фоне тусклой серости. В какой-то момент Нейт осознал, что видит сквозь ногти Дрейка: витки капилляров, мышцы, крепления фаланг.
«Прекрати, пожалуйста, прекрати».
— Дрейк.
«У меня дыра в голове», — почти ответил он, почти заорал в ответ Нейт, когда девчонка до них добежала и сама вцепилась грязными пальцами в переплетение «настоящей» и «неправильной» кистей.
— Свет, — сказала девочка.
— Чего? — две девицы бежали к ним.
— Ты тоже свет.
— Эй, в смысле? — пигалица была лет на десять младше Нейта, а вела себя нахальней козовера в чужом огороде. — Чё?! Какой ещё нахрен свет?!
— Ты.
Пигалица закатила глаза.
— Ты тупой. Покажи свой свет, — она явно кого-то цитировала, потому что голос менялся и начинал дрожать. — Должен знать же, как. Мы разбили стекло и теперь влипли. Пойдём отсюда…
— Нет.
Одна из девушек — та, что в капюшоне, — вцепилась в розовую футболку пигалицы.
— Хезер, перестань. Ты обещала вернуть меня домой. Мы дома, Хезер. Всё хорошо, мы сможем теперь…
— Папа мёртв, — пигалица Хезер вырвалась. Она зарыдала почти без всякого перехода, как умеют только дети. — Из-за вас обеих! Ты вообще его убила! — это она адресовала раненой.
— Я не… слушайте, вы ещё кто такие? «Свет».
Раненая уставилась в упор на Нейта:
— Ты тоже поубивал кучу народу, да? Ещё и вон труп с собой таскаешь, это какой-то сраный жест раскаяния?
Когда она проговорила слово «труп», Дрейка передёрнуло, как от судороги или мучительного спазма. Рот распахнулся, по подбородку, стекая на грудь, поползла слюна. Вокруг глаз появились чёрные круги; обоняние Нейта уловило тонкий запах гнили — немного кислятины, немного сладкого.
— Дрейк, нет, — Нейт панически вцепился во второе блёклое запястье. — Вы, отвалите нахер! Понятия не имею, что это за дыра и какого хрена творится. Дрейк! Не слушай их, ты живой… ты живой. Всё хорошо, мы щас выберемся. Эй, мелкая. Хезер? Что там надо делать? Какой ещё свет?!
— Ты знаешь, — повторила та.
Нейт собирался было сказать: «Нихера я не знаю», но прикусил язык. Кукла на поясе качнулась в сторону Хезер. Он снял «талисман», чтобы протянуть его «пигалице»; та приняла подношение с видом авгура, который собирается устроить грандиозный ритуал. Искажённое лицо — оплавленный пластик, пустые глазницы, чёрная деформированная резина вместо большей части скальпа; кукла мелькнула в руках Хезер и зажглась изнутри, словно маленький фонарик. Дрейк глухо застонал, а Нейт ответил пересохшим ртом:
— Да. Знаю.
«Та ещё компания», — Шон даже нервно засмеялся, но понял: он ничуть не удивлён. Леони Триш — кого же ещё могло занести на край света, к огромным мертвецам-деревьям и чёрно-буроватой жиже с кроваво-ржавым запахом. Здесь даже небо почему-то выглядело тёмным, сумеречным, хотя внутренние биологические часы подсказывали — сейчас полдень или чуть за полдень, может, ближе к обеду. Леони Триш с её яркими красками и фальшивой рукой — теперь ещё и глазом, — на своём месте, напарница Дрейка и одна из тех, кто дрался с трёхруким порождением Интакта на обрыве трёшек. Спутник Леони — худощавый мужчина лет сорока с короткими волосами мышиного цвета и в тяжёлых квадратных очках — выглядел знакомым, но смутно, по повадкам Шон определил очередного городского умника, но только мельком скользнул в его сторону взглядом.
Он помахал Леони — не драться же, — мол, привет. Та таращилась, широко распахнув единственный глаз и рот: Шон успел подумать, что на него, Монстр же, и открыл рот, чтобы объявить: «Расслабься, я не кусаюсь», но проследил направление взгляда.
Леони таращилась не на него; на этого типа, спутника Сорена, Миэ или как его там. Городской приятель потрепал её по плечу, шепнул что-то на ухо, а Леони резко вывернулась.
— Какого хрена, док?
И снова уставилась на типа:
— Кто вы?!
Тот всматривался в тускло бликующее озеро на горизонте. Шону доводилось видеть фото прежнего Лакоса: бескрайнего, как море, и прозрачного, несмотря на десятки тысяч гектаров камышовых плантаций. Сейчас разлитая поодаль вода напоминала счищенную с рыбьей туши чешую — тусклую, уже немного подтухшую.
«Миэ» пожал плечами — плечом, левое у него так и не двигалось.
— Судя по вашей реакции, вы хорошо знаете историю. И на зрительную память не жалуетесь.
— Вы… Да к чёрту! Вы умерли чуть не двести лет назад.
— Вы тоже побывали на том свете, насколько я понял из отчёта Таннера.
Леони открыла рот ещё шире — неизвестно, как у неё получилось, — и отвесила мужчине по имени Таннер пощечину; била она ладонью из плоти и крови — явно не пытаясь причинить вреда, просто выместив на ближнем своём то ли гнев, то ли страх, то ли непонимание. Сорен Рац как раз с шипением открыл банку подслащенной арбузной воды. Он забрал последнюю из запасов и сделал было глоток, но поперхнулся и выплюнул жидкость прямо в грязь. Шон сложил руки на груди.
«Добро пожаловать в города и их интриги. Я по вам не скучал, ребята», — смутно хотелось решить всё предельно простым жестом, например, встряхнуть Леони и сказать, чтобы не придуривалась и говорила нормально, или свернуть толстую шею типа, в которого она тыкала пальцем.
Он шагнул к Леони — хоть её-то он знал, и тоже ткнул пальцем в «Миэ»:
— Да, валяйте, рассказывайте правду: что с Айкой, почему мы заехали в эту вонючую тину, и при чём тут гнилые камыши.
— Роули, не тупи, — Леони перебила его. — Ты с ними приехал….
— …у нас перемирие с Рацем.
— К чёрту Раца. Ты вообще знаешь, кто этот человек?!
«Мне обязательно отвечать?»
Однажды Шон надрался «синькой» пополам с добытой у деревенских охрянковой бормотухой. Пили все вместе, отмечали сразу три удачных охоты — каждому удалось поймать по «двойке», однако Шон тогда не рассчитал собственные силы. Проснулся он в собственной кровати, выбрался, пошатываясь, в столовую, а все отводили глаза, смотрели с лёгкой жалостью, а он
