Мария Симонова - Знак Избранника

— Ну тогда, может быть, приснилась?..

— Не записывай меня в идиоты! — вспылил сын. — Говорю тебе, что я видел ее так же близко, как тебя сейчас! Я к ней прикасался!..

Пирок-Пескиш ошарашенно воззрился на своего отпрыска. Долгую минуту он молчал, а когда наконец заговорил, Трисоп не узнал его голоса.

— Ты прикасался?.. Трис, неужели ты?.. Ты, мой сын, имел дело с этой… лесной тварью?..

Сын молчал, мрачно буравя взглядом полосу горизонта, и это молчание было для отца красноречивее всяких слов.

Движением, полным безграничного отчаяния, пирок-Пескиш опустил седую голову на руки. Так и осталось неизвестным, что он намерен был сказать сыну по поводу его поступка и было ли ему что сказать, потому что как раз в эту секунду снизу, из леса раздался выстрел. Стреляли, безусловно, по иг-летсу.

Пирок-Пескиш встрепенулся, убрал руки от лица и сосредоточил все внимание на лесном массиве.

— Так ты говоришь — это не они нас грабили? — бросил он сыну.

Тот ничего не ответил, подумав о своем палере и о той, которая его украла.

Снизу выстрелили еще раз. Тут Трисоп увидел меж деревьев человеческую фигурку. Было очевидно, что это — женщина, только очень старая и — это было видно даже сверху — горбатая. Она делала попытки бежать, опираясь одной рукой на палку, а другой прикрывая голову.

Тем временем грянул очередной выстрел, и дрос-Пескиш подскочил от неожиданности, потому что грохнуло прямо у него под ухом.

— Зависни! — крикнул пирок-Пескиш сыну, вновь прицеливаясь.

— С каких это пор мы охотимся на старух? — поинтересовался сын. Он не успел еще договорить, как отец вновь выстрелил. Старуха словно бы споткнулась на бегу. В следующее мгновение Трисоп потерял ее из виду.

Он делал еще один круг. Из леса по ним опять выстрелили. Трисоп мог бы поклясться, что стреляют из того места, откуда бежала старуха. В то же время что-то неладное стало происходить с иг-летсом. Запахло гарью.

— Блёстр!.. Попала!.. — процедил сквозь зубы дрос-Пескиш, пробежав глазами по приборам. Больше он не успел ни о чем подумать, будучи буквально выпихнут из пилотского кресла мощным толчком отцовских рук.

— В стреллет, быстро! — скомандовал отец, занимая его место у штурвала. Иг-летс начал клевать носом, теряя высоту.

— Я остаюсь! — решительно заявил сын.

Пирок-Пескиш обернулся к нему.

— Трис, это приказ! Пойми — я свое пожил. Ты — последний в роду! Убирайся! Быстро!

Они мгновение смотрели в глаза друг другу. Потом дрос-Пескиш судорожно сжал отцовское плечо, отпустил и метнулся к стреллету. Плюхнулся в кресло, пристегнул ремни. Теперь ему оставалось только нажать кнопку на правом подлокотнике. Он сделал это.

Гирбо Драш пирок-Пескиш остался один и попытался справиться с управлением, чтобы направить падающий иг-летс в ту точку леса, из которой, насколько он понял, по нему велась прицельная стрельба. У него вдруг возникла непонятно откуда отчетливая уверенность, что это — самое важное из всего, что он должен был сделать в своей жизни. И когда это ему удалось, пришло странное ощущение спокойствия, как бывает у человека, выполнившего свой долг.

Пуля, настигшая старуху, угодила в горб и изуродовала кисть правой руки, которой та прикрывала голову. Упав на бок, Прирла поначалу лежала неподвижно, словно мертвая. Потом зашевелилась, попыталась приподняться, но не смогла. Тогда она сделала попытку ползти.

С трудом доползла она до ствола ближайшего дерева — это был большой дуб — и затихла, приникнув щекой к коре. Последние силы покидали ее вместе с ручейками старческой скудной крови, окрасившей ветхую одежду и корни дерева в том месте, к которому она прислонилась. Пришла и ей пора умирать. И она знала об этом. Губы ее беззвучно шевелились, шепча какие-то тайные заклинания или, быть может, последние проклятия.

И тогда из-за деревьев вышел зверь. Покрытый густой черной шерстью, он был гораздо крупнее обычного волка. Странное, знобящее впечатление производили его узкие, посаженные не по-волчьи, а как у человека глаза, и само его появление несло с собой волну остужающего душу, словно полуночный ветер со старого кладбища, смертного озноба.

Двигаясь уверенно и бесшумно, зверь приблизился к старухе и замер в шаге от нее. Прирла протянула окровавленную руку и погладила чудовище по морде, оставив на ней следы крови. Чудовище в ответ высунуло красный язык и лизнуло эту изуродованную морщинистую руку. Потом повернулось и в два прыжка скрылось в лесу.

Шерт проснулась среди дня, разбуженная низким вибрирующим звуком. Ей уже не раз приходилось слышать этот звук, приводящий в ужас любого из мелсимеров, потому что он неизменно отождествлялся в их сознании со смертью.

Приподнявшись, Шерт бросила взгляд на убогое ложе старухи. Оно было пусто. Прирла стояла возле приоткрытой двери и глядела вверх, на небо, откуда пришел звук. Поведение старухи было сегодня необычным — как правило, она пережидала жужжание железной стрекозы, не сходя с постели, зарывшись с головой в полуистлевшие шкуры.

Девушка бесшумно встала и подошла к небольшому окошку. Сначала она не увидела ничего, кроме древесных стволов и колышущейся зеленой листвы на фоне чистого неба. Потом появилась железная стрекоза. Прищурившись, Шерт следила за её полетом, пытаясь разглядеть злых богов, которые — она это знала — сидят у стрекозы внутри. Шерт давно поняла, что от злых богов нельзя убегать, и недоумевала, почему этого не понимают другие ее соплеменники. Бегство — и она видела это не раз — означало верную гибель. Злые боги поражали громом сверху тех, кто убегал, а потом спускались вниз и убивали — но опять только тех, кто убегает. Правда, убегали, как правило, все. Шерт приходилось видеть и то, как боги убивают. Однажды, еще девчонкой, когда злые боги пришли в их поселок, она словно бы одеревенела, скованная безумным страхом, и не смогла бежать вместе со всеми. Она сидела, сжавшись, у дверей своей хижины и плакала от ужаса. И они ее не тронули. Тогда впервые она увидела злых богов очень близко. Гордые и высокие — в отличие от ее соплеменников сутуловатых, со звериной привычкой передвигаться крадучись, даже когда им не угрожала никакая опасность, — боги были одеты в красивые чистые одежды и показались лесной девочке недосягаемо прекрасными и в то же время чудовищно злыми. В тот раз они убили ее отца и старого деда и еще много других людей. Потом, сколько она ни пыталась убедить людей, что нельзя убегать от злых богов, никто ее не слушал, хотя само по себе ее чудесное избавление от смерти могло послужить убедительным доказательством правоты ее слов.