Журнал «Если» - «Если», 2001 № 11

А вот проходной эпизод, в котором Майя любуется огромным чикагским небоскребом Сире Тауэр и вдруг ощущает «какое-то странное чувство, будто она вошла в зону полнейшей пустоты», после Черного Вторника в Нью-Йорке вдруг приобретает зловещее звучание…

Павел Лачев

Крупный план

ХИППИ-ЭНД НА ОБОЧИНЕ

Слово «киберпанк» появилось в названии рассказа Брюса Бетке в 1983 году в качестве оксюморона. В том году первый советский программируемый калькулятор стоил 400 рублей (две средних месячных зарплаты), а стоимость нормальных компьютеров-мейнфреймов исчислялась сотнями тысяч долларов. Все, что касалось кибернетики, было немыслимо дорогим. Вторжение в этот мир дороговизны немытого подростка в драных джинсах и с ржавой булавкой в ухе, который делает легкие деньги за счет знания программного кода, вызывало у обывателя оторопь. В одном слове соединились несовместимые крайности, дорогое и дешевое, столкнулись элитарная и маргинальная кльтуры. Благодаря этой многозначности слово превратилось в постмодернистский лейбл — и в название нового направления НФ-литературы, значение которого выходит далеко за рамки фантастики.

Некоторые критики пишут даже не о направлении, а о самостоятельном жанре под именем «киберпанк», очевидный гуру которого — Уильям Гибсон. Трилогия, в которую вошли романы «Нейромант», «Граф Ноль» и «Мона Лиза овердрайв», превратила Гибсона в культовую фигуру не только для мира НФ, но и для всех, кто следит за развитием современной прозы.

Отголоски той славы докатились и до России. Перевод романа «Виртуальный свет» (СПб.: «Азбука», 2001) появился в серии «Bibliotheca Stylorum» в одном ряду с сочинениями М.Павича, П.Зюскинда, М.Кундеры. Издание предназначено не столько поклонникам хорошей НФ, сколько ценителям изящной словесности. Строгая и стильная обложка, внятная аннотация, рассчитанная на образованного человека, аккуратный дизайн — все это отличает книгу от аляповато укра-шенной фантастики. Издатели позиционируют Гибсона не как фантаста, а как автора мейнстримовской прозы, выдержанной в канонах жанровой литературы. Роман Гибсона вполне соответствует требованиям этого бурно развивающегося сегмента российского книжного рынка. Написанный десять лет спустя после «Нейроманта» роман «Виртуальный свет» не содержит примитивных жанровых шаблонов. Здесь нет фантастических суперидей, типичных для раннего Гибсона, нет подчиненности всех образов и деталей единому сюжету. Основной предмет изображения в романе — человеческие взаимоотношения, столкновение культур различных социальных каст. Действие отнесено в недалекое будущее, весь фантастический антураж служит одной главной задаче — подчеркнуть болевые точки современности.

В романе нет даже виртуальной реальности, этой магической реальности компьютерного мира, как нет и не может быть полноценных религиозных образов — их место занимают суррогаты. Одни из них сфабрикованы дельцами в погоне за деньгами и властью (очень интересно описание тоталитарной секты фаллонитов, верящих, что Бог является человеку через телевидение). Другие формируются спонтанно как отголоски языческих культов (поклонение преступнику Джеймсу Шейпли, антитела которого спасли человечество от СПИДа). Суррогаты, подделки, нелепые выдумки наводняют мир и подчиняют его своим хаотическим законам, вытесняя всякую иную реальность за пределы человеческого общества.

Здесь даже свет ненастоящий — просто модулированное возбуждение зрительных нервов. Здесь подвержены саморазрушению даже те образы, где еще раньше черпал вдохновение автор — образы маргинальных групп, где еще сохранилось настоящее человеческое общение. Знаменитый мост «Золотые ворота» после землетрясения заброшен и превращен в коммуну бывших хиппи: конура на конуре лепится к опорам, тросам, словно гигантский муравейник, превращая индустриальный символ в постмодернистскую клоаку, барахолку, прибежище асоциальных элементов на обочине информационной магистрали. Но даже в такой конуре изгои не могут чувствовать себя в безопасности — все вокруг разрушается, гибнет, нигде нет убежища от бесчеловечной поступи интернациональных олигархических структур.

Гибсоновский стиль создается из фрагментов, обрывков, малозначащих деталей — перемешанных, кажется, случайным образом. Восьмицветные татуировки, велосипеды из армированного картона с противоугонным устройством, супердорогие телевизионные адвокаты и безногие нищие на улицах гетто. Распадающиеся на части государства, президенты которых избираются на советах директоров рекламных фирм.

Криминализированные русские эмигранты, служащие в американской полиции. Сверхдорогой план перестройки Сан-Франциско, затерянный в недрах гигантской помойки…

Женские персонажи занимают в гибсоновской прозе центральное место, и это не случайно. Ведь сюжет жизни мужчины состоит в том, чтобы совершить подвиг и стать героем; если нет условий для подвига, нет и истории. А сюжет жизни женщины состоит в том, чтобы создать дом и в нем — благополучие; невозможность реализовать это становится материалом для трагедии. Вот почему не полицейский-неудачник Райделл, а бездомный курьер Шеветта-Мари становится главным героем романа.

Здесь много автобиографических образов — и смерть отца, и курьезное любопытство японских структуралистов («Мистер Гибсон, расскажите нам еще о ваших киберпанковских ритуалах»). Книга интересна не своим детективным сюжетом (он сделан наспех, и чтобы в нем разобраться, надо прочесть книгу несколько раз). Роман интересен прежде всего как экстремальное социологическое исследование современной жизни, в которой разные субкультуры непоправимо перемешаны, и самовоспроизводящийся хаос грозит захлестнуть даже самые далекие уголки. Мир рушится, наступает закат эпохи. Поскольку в романе должен быть счастливый конец, он создается благодаря вмешательству анонимных хакеров (словно издеваясь над критиками, автор подчеркивает мифологический характер этих персонажей). Справедливость восторжествовала, герои получают новый шанс. Разумеется, все это не бесплатно.

Сергей НЕКРАСОВ

Диалоги о фантастике

Владимир ХЛУМОВ

В меру своих сил

Эдуард Геворкян: Сперва определимся, кем является мой собеседник — писателем Хлумовым или профессором Липуновым? Есть и третья «ипостась», но о ней позже. Прошу заметить, что я не называю вас писателем-фантастом, зная, как болезненно порой реагируют мои коллеги по «цеху» на это гордое имя.