Мартин Гринберг - Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики

Тройка треф. Если у него та комбинация, которую я предположил, то это давало ему флешь, и я проигрывал; мне нужна была пара на столе. Что он потребует с меня за эту пару?

Сорок тысяч.

Это я мог себе позволить; это была хорошая ставка, при том, что тысяч двадцать уже было в банке, и я надеялся, что смогу крупно выиграть, если вытяну то, что мне нужно. Правда, он, возможно, уже поставил меня на расклад, и если на кону будет пара, он объявит меня на лодку и не будет прикупать, что означает, что это будет плохая ставка. Я мысленно вздохнул и начал сбрасывать свои карты…

…и тут заметил, что его левая рука не шевелится. Она неподвижно лежала на столе, накрыв оставшиеся фишки, словно защищая их. Это была левая рука — красивая безволосая левая рука с двумя локтями и худым маленьким запястьем. Я обожал его левую руку, я разглядывал ее из-под козырька бейсболки, не давая ему заглянуть себе в глаза. Бейсбол так и не вышел за пределы планеты, но в него еще играют на пустырях и во дворах в таких местах, как Онтарио, Канада.

На какой-то момент мои мысли заметались, но потом все встало по местам. Он подумает, что я выдавливаю его на это, поэтому он будет выдавливать меня на то, так что тогда…

— Отвечаю, — сказал я.

И вот оно: карта в снос, следующая вскрыта: туз пик. Хорошенькое дело, как говорил Чико Маркс. Фильмам с братьями Маркс тоже не мешало бы выйти за пределы планеты.

— Ставлю, — сказал сигнианин, пододвигая еще одну карточку. Крупье сунула ее в машину: «Питтсбург, Пенсильвания, США, 105,643 имусов».

Питтсбург. Я там был. Один из самых недооцененных городов в Северной Америке. Людям, не бывавшим там, он представляется кладбищем заброшенных домен, но это красивый город, и будет здорово забрать его назад. Я мог бы покрыть ставку.

Его левая рука лежала на коленях; он уже не блефовал.

Но минуту назад он блефовал.

То есть теперь он действительно думал, что у него выигрышная комбинация.

То есть…

Передо мной стоял вопрос, могу ли я доверять своему наблюдению, или же этот знак был хитрой уловкой, чтобы заставить меня нарваться на орехи. Что, если у него, скажем, туз с шестеркой? Или, не дай бог, даже два туза?

Как я уже сказал, вопрос стоял так: доверять или не доверять своему наблюдению.

— Отвечаю, — сказал я и перевернул свои карты.

Что это было? Неважно. Это был знак. Нет, я не видел его карт; мне это было не нужно. Я до этого видел его левую руку, лежавшую на столе, когда он блефовал, и на коленях, когда он действительно имел расклад.

Да, вполне возможно, у него были тузы, и он имитировал флешь, и когда вышел еще один туз, у него получилось каре тузов. Но я так не думал. Видите ли, когда он поставил на флешь, он думал, что у меня флешь, но у него флешь старше. Но он нервничал, а значит, боялся, что у меня наилучшая возможная флешь, с тузом, то есть туз треф у меня. А это означало, что у него не было туза треф. Что еще могло у него быть, если он делал такую ставку?

Да нет же, я не видел его карт, но это и не имело значения. У него была пара шестерок, а это означало, что с парой тузов на столе он имеет фулл-хаус на шестерках и тузах, и моей флеши можно уже не бояться. Я закрыл его ставку, имея фулл-хаус на девятках и тузах — и выиграл. У нас обоих сразу получилось по тройке, только моя была старше. Ему не повезло, повезло вам.

Вы все еще не понимаете? Хорошо. Хотите сыграть? Не берите в голову. Я дал вам Питтсбург, и Лондон, Онтарио, и полдюжины небольших городков. Остальное? Ну, сигнианин собирается через несколько месяцев быть на Марсе, а там есть места, где играют. Дайте мне ставку, я принесу вам Париж.

Человек, знакомый с моими работами и работами Роджера, не может не понять, как значительно он повлиял на меня. С тех пор, как я впервые столкнулся с его работами, моим страстным желанием стало дать остальным испытать те чувства, которые его работы вызывают во мне. Надеюсь, что я больше, чем имитатор, но если нет, я имитирую одного из лучших писателей.

Для меня было огромной радостью узнать его лично так же хорошо, как и его работы, я дорожу каждой минутой, которую нам удалось провести вместе.

По иронии судьбы, в этом рассказе очень мало того, что указывало бы на его прямое влияние на меня, кроме того, что я использовал образ обнищавшей и распроданной Земли из повести «И зови меня Конрад» / Этот бессмертный; да еще однажды на Всемирном конгрессе фэнтези я спросил его, как писать короткие рассказы, в чем я никогда не был силен, и он ответил: «Напиши последнюю главу романа» — именно это я попытался здесь сделать.

Я надеюсь, что ему бы понравилось.

Я надеюсь когда-нибудь написать что-то хотя бы наполовину такое же замечательное, как его худшая попытка.

Я надеюсь, что новые поколения читателей никогда не перестанут открывать для себя его работы и влюбляться в них.

Я надеюсь.

Брэдли Сайнор

ОБРАТНО В «РЕАЛЬНЫЙ МИР»

Билли Черный Конь Сингер из «Глаза кота», несомненно, понял бы те проблемы, с которыми столкнулся Уилл Джард в сказке Брэдли Сайнора.

Уилл Джард опустился на одно колено около кострища. Остывший пепел пролежал здесь не меньше трех дней, а может, и все пять.

Не сказать, чтобы в конце октября туристы никогда не забредали в эту часть северо-восточной Оклахомы, просто они были здесь редкостью. Большинство людей предпочитали элекроодеяло пластиковому матрасу и спальнику. К тому же практически все туристы, желавшие отдохнуть в Национальном парке Хиатт, регистрировались в офисе парковых рейнджеров. Таких, которые пренебрегали этим правилом, было совсем немного.

Долговязый и смуглый, одетый в кожаную летную куртку, черные джинсы и сапоги, со значком Оклахомского национального парка на рубашке, Джард не менее получаса рассматривал место, где был разбит лагерь. Скорее всего, это были обычные посетители парка, но не исключалась и другая вероятность.

Джард по праву гордился своим опытом следопыта. Он учился этому у своего деда по материнской линии Маркуса Конли, который считался одним из лучших охотничьих проводников чероки в течение многих десятилетий. То, чему дед не научил Джарда, восполнили шесть лет службы рейнджером в армии США.

Зачерпнув пригоршню пепла, он покатал его между ладоней. Затем легонько подул — дыхание вырвалось в холодный ночной воздух облачком пара, смешиваясь с пеплом.

Это начиналось медленно, как всякий раз после того, как три года назад он вернулся в «Реальный Мир» из Вьетнама. Звуки леса сделались далекими и слабыми, уступая другим звукам, смутному эху, постепенно перераставшему в голоса.