Юрий Никитин - Рассветники

Академик Злодий был более осторожен в высказываниях, но и он подтвердил, что удвоение продолжительности жизни человека всего за последние семьдесят лет вызвано новыми поколениями микроорганизмов… он категорически против употребления термина «микробы», как уничижительного и недостойного ученых и вообще культурных людей, и настаивает, чтобы их в крайнем случае именовали нейтрально микроорганизмами, это и уважительнее и… точнее.

Я плеснул бензинчику в огонь дискуссий, высказав идею, которую тут же бросились проверять во множестве лабораторий мира, что, дескать, таинственными сигналами Икс, которые год назад обнаружили радиоастрономы и теперь ломают над ними головы, обмениваются не люди, а микробы, вернее, сообщества микробов, их развитые цивилизации.

Сегодня обнаружил, как Кириченко вдруг застыл на рабочем месте, взгляд уперся в монитор, сидит неподвижно, будто и не дышит вовсе.

Я подошел, тряхнул за плечо:

– Эй, не спи! Замерзнешь. Что-то случилось?

Он молча указал взглядом на дисплей, там журавль пляшет перед журавлихой, выделывает коленца, уморительно выпячивает грудь и всячески демонстрирует крутизну и мужскую стать.

– И что? – спросил я.

Он молча шевельнул пальцами, вместо журавлей появились кролики в таком же брачном танце, а затем пошли тюлени, птицы, тараканы…

– И что? – повторил я.

Он проговорил со смертельной тоской в голосе:

– Показать танцы между людьми? Все то же самое. Мою жену умиляет, что и павлины, оказывается, танцуют рэп, как и олени, но меня вгоняет в тоску… А что у нас своего? Из базового?

Я сдвинул плечами:

– Из базового – ничего, все общее, но зачем тебе какие-то отличия?

– Я хочу знать, – возразил он сварливо, – что брать с собой в сингулярность, а что нет. Сперва наивно думал, что все животное оставлю… но что тогда останется? Умение решать интегралы? А чем я тогда будут отличаться от наладонника?

– Но если взять все, – сказал я напряженным голосом, – то при мощи сингуляров это может привести к катастрофе… Вот почему, как мне чуется, Сверхсущество и ведет нас к всеобщей открытости! Которую алармисты называют принудительным чтением мыслей.

В другом углу огромного офиса все ходят на цыпочках, стараются не приближаться к окну. Вчера со двора залетел молодой воробышек, совсем дурной, ничего не понимает, ослабел уже, его начали поить принудительно, ожил, теперь чирикает, клюет зернышки и просится на волю.

В человеке есть потребность заботиться о младших существах, но она глубоко, и поднимается только у тех, кто уже сам, как говорится, на уровне. А большинство еще пещерники, все живое рассматривается либо как корм, либо как ненужное, потому так нормально походя разрушить муравейник, пнуть переходящую дорогу лягушку, бросить камень в стайку птиц, что слетелась на лужайку и что-то живо клюет в траве.

Потому были приняты законы, защищающие права животных, а затем права с кошечек и собачек распространили как на любые существа, что человек держит в доме, будь то попугайчики или мадагаскарские сверчки, или те, которые живут вне дома, но тоже зачастую убиваются человеком бездумно и жестоко.

Теперь уже всякий, потехи ради убивший майского жука или бабочку, становится для первого раза нарушителем, а затем и преступником.

Не перегибаем ли мы палку, полагая, что вот в сингулярность уйдем сами, а всякая пьяная шваль пусть остается в так называемом человечестве?

Или воробью можно быть беспомощным, а человеку – нет? Человеку дан разум, дана воля и силы… если не воспользовался – то совершил преступление против Сверхсущества и всего рода человеческого, то есть сам виноват?

Корнилов проговорил в задумчивости:

– Мы вот так тщательно избегаем слова «Бог», когда говорим о своей работе, но мне кажется, что все думаем одно и то же… Я имею в виду, а не исследуем ли мы то, что принято называть Богом?

Люцифер пожал плечами.

– Знаешь, – сказал он, – один камешек на эту чашу весов могу положить… От Сверхсущества и раньше люди получали какие-то знания, так вот тех, кто получал больше других, называли боговдохновенными.

Урланис смотрел с вытаращенными глазами то на одного, то на другого, наконец завопил:

– Вы… всерьез? Или меня разыгрываете, такого честного и доверчивого?.. Бога нет и не было!.. Я еще понимаю древних, дикие были, им нужна опора, вот и выдумывали богов. А современному человеку этот дурман без надобности!

Кириченко посмотрел на него задумчиво, ухмыльнулся, по промолчал. Корнилов толкнул его локтем.

– Ну скажи, скажи!

Корнилов покачал головой:

– А нечего сказать.

– Ну вот, Урлан прав!

Кириченко пожал плечами:

– Может быть. Но все-таки… тысячелетия мудрецы выгранивали понятия Бога, веры, строили церковь, кипели религиозные диспуты, происходили религиозные войны, крупнейшие философы ломали головы над тем, куда нас ведет Господь, над его заповедями и постулатами веры… но вот приходит пятнадцатилетнее чмо и гордо заявляет, что все это – хлам, человеку это не надо.

– Урлану не пятнадцать, – вступился деликатнейший Вертиков, – хотя да, иногда можно дать и десять, когда его заносит. Но все-таки, может быть, в самом деле Богу уже не место в современной жизни, полной хай-тека?

– Может быть, – снова сказал Кириченко. – Все может быть. Но я предпочел бы это услышать от мудрого и повидавшего мир человека, а не от птенца, только что из яйца. Эти птенцы сразу все знают, вот что удивительно! И всему берутся учить других. Даже тех, кто больше проводит времени над облаками, чем на земле.

Урланис спросил скептически:

– А что, мудрецы не говорят?

– Да вот, представь себе.

– Почему? Все до единого признают необходимость Бога и религии?

Кириченко покачал головой:

– Кто-то признает, кто-то не задумывался над этим, но чувствует, что это фундамент… и какое бы высокое здание мы ни построили, без основы рухнет. Да и вообще… сейчас все так же трудятся тысячи богословов, что продолжают разрабатывать и углублять догматы церкви. Умный человек понимает, что когда на одной чаше весов их труды, а на другой – мнение пятнадцатилетнего умника… то лучше промолчать, даже если он и думает, как этот пятнадцатилетний.

– Если его мнение совпадает с мнением пятнадцатилетнего, – уточнил Вертиков, – то чего-то недопонимает?

– Верно, – согласился Кириченко. – Пятнадцатилетний всегда уверен в своей правоте, а сорокалетний уже понимает, что может быть и не прав. Пятнадцатилетний никогда не сомневается, что его мнение – единственно верное на всем свете, а вот человек постарше уже так не думает. Так что пусть Урлан говорит что угодно, для меня громкий голос и крикливый напор – не аргументы.