Санитарный день - Екатерина Витальевна Белецкая
— Слушай, тут сумели скрыть факт воздействия, причем масштабного, на целую планету! — в сердцах сказал Ит. — Про это, кстати, тоже неплохо было бы туда, наверх, передать информацию.
— А то они не знают, — засмеялась Лийга. — Видимо, сочли, что это правомерно, раз не препятствуют. В общем, так. Давайте, начинайте, а мы на подхвате. У меня только одна просьба будет к вам, обоим.
— Это какая? — не понял Ит.
— Не сдохните оба в процессе, — сердито ответила Лийга. — Мне совсем не улыбается перспектива остаться на этой планете навсегда.
— Думаю, вас двоих они выпустят, — предположил Ит.
— После общения с вами? — спросила ехидно Лийга. — Как же, дожидайся. В общем, всё, начинаем. И научите уже Дану делать уколы, вы же хотели.
* * *
Дана, по общему мнению, воспринимала происходящее как-то необычно — не совсем так, как все этого от неё ожидали. Необычность эта заключалась в полном и безоговорочном принятии ситуации, словно Дана разом утратила способность удивляться, и доверяла всему происходящему безмятежно и с легкостью. Да и вообще, она была в эти дни совершенно спокойной, настолько, что в какой-то момент Скрипач не выдержал, и спросил:
— Слушай, чего с тобой такое?
— А что со мной? — не поняла Дана.
— Тебя словно в вату завернули, — сказал Скрипач. — Тебе что, всё равно?
— Не поняла, — призналась Дана. — В смысле, всё равно?
— Происходит очень много всего, — сказал Скрипач. — Даже, скажем так, слишком много всего, и это всё отнюдь не веселое.
— Я вроде бы не веселюсь, — пожала плечами Дана.
— Я не об этом, — покачал головой Скрипач. — Дело не в веселье.
— А в чём тогда? — снова не поняла Дана.
— Ты не боишься? — напрямую спросил Скрипач. — Тебе что, совсем не страшно?
— Нет, — она покачала головой, и улыбнулась. — Совершенно не страшно. Просто я для себя всё решила.
— Вот теперь я не понял, — сказал в ответ Скрипач.
— Ну… так. Я для себя кое-что решила, — Дана задумалась. — Долго думала, ну и вот.
— Не объяснишь? — спросил Скрипач.
— Могу попробовать. Понимаешь, я волновалась сперва, но потом вдруг ощутила, что это всё — замкнутый круг, из которого мне не вырваться. Никому из нас не вырваться. И когда я это поняла, ко мне вдруг стали приходить воспоминания. Всё новые и новые. Ну, то есть они не новые, — тут же поправила сама себя Дана. — На самом деле они как раз очень даже старые, но всё равно, раньше-то их не было, а теперь они есть. Я словно… я была ими всеми, рыжий. Понимаешь? Всеми, одновременно. И всегда все их воспоминания заканчивались одинаковым образом.
— Чем? — спросил Скрипач, хотя уже понял, что услышит в ответ.
— Смертью, — ответила Дана. — И дорогой, на которой они оказывались. Дорогой, ведущей в бесконечность, дорогой на склоне, дорогой между горами и морем. Понимаешь? Я была ими всеми, и, наверное, я помню понемножку — от каждой. Лица, имена, истории, боль, радость. И я — всего лишь фрагмент, звено в цепочке, которое по какой-то случайности просто длится чуть дальше, чем должно. Ведь это так? Я права?
— Наверное, — кивнул Скрипач. — Но что ты помнишь?
— Очень многое, — Дана вздохнула. Села за кухонный стол, на своё, ставшее уже привычным, место. — Я помню… помню, например, лица, нарисованные в альбоме какой-то девочкой; помню, как горел самолет, в котором была женщина за штурвалом; помню, как вышла на берег пасмурным осенним утром, и успела увидеть, как взорвался воздушный корабль; помню, как рисовала коней на обрывке бумаги, коней и цветы; помню, как боялась сделать шаг, потому что там, под ногой, могла оказаться мина; помню, как играла музыка, очень красивая музыка, и я почему-то знала, что она важна; помню, как стояла у доски в аудитории, и писала какие-то формулы, а студенты в это время смотрели на меня с удивлением; помню, как лежала в кровати, а за окном, заклеенном бумагой крест накрест, взрывались снаряды; помню, как стояла в нелепом пальто на холодной улице, и смотрела кому-то вслед; помню, как молилась днями и ночами о тех, кто про меня уже и не помнил; помню, как плакала, и глотала таблетки одну за одной, сидя на земле, в осеннем лесу, ночью, под проливным дождем; помню, как кто-то кричал на меня, а я молчала, и тряслась от страха; помню, как старая кошка сидит у меня на руках, а я глажу её по спинке; помню, как ревет сирена, и взлетают в небо ракеты, я стою, смотрю, и мне внезапно делается легко-легко, потому что я знаю — еще несколько мгновений, и я снова окажусь на той старой дороге, под деревьями, дороге, ведущей в бесконечность…
Дана говорила, отрешенно глядя в стену, и внезапно вдруг словно опомнилась — на неё сейчас, оказывается, смотрел не только Скрипач, за это время в кухне каким-то образом оказались Лийга с Итом, которые тоже смотрели на неё едва ли не с ужасом.
— А ещё я помню имена, — совсем уже беззвучно произнесла Дана. — Тысячи тысяч имен. Они словно сливаются сейчас в одно огромное имя, потому что звучат одновременно, со всех сторон. Словно все эти женщины разом ответили на вопрос «как тебя зовут». Некоторые я даже могу различить.
— И какие же? — спросил Ит.
— Эссен, Оливия, Марта, Варвара, Соня, Керме, Адана, Лэм, Катарина, Лоус, Фид, Киую, Романа, Лала, Вэ-Дза, Рина, Тани… Ит, если я буду перечислять их все, это займет вечность, — Дана вздохнула, опустила взгляд. — Какие-то повторяются, какие-то нет. Наверное, так надо.
— Адана? — переспросил Ит. — Ты сказала — Адана?
— Да, это та женщина, которая смотрела на то, как взорвался корабль, — равнодушно сказала Дана. — Мы с ней, кстати, немного похожи. У неё, кажется, тоже была восточная кровь, но не такая, как у меня. И она, как Лийга, любила платья. Длинные платья, там все такие носили, но она носила платья модные и дорогие, ей по статусу было так положено. Ит, можно я закажу себе платье? — вдруг спросила она.
— Можно, —
