Артур Дойл - Затерянный мир (сборник)

— Вам повезло, мадам, — сказал профессор Челленджер. — Мы как раз проезжали мимо вашего дома.

— Мне нужно задать вам один очень важный вопрос, — продолжила дама. — Только постарайтесь ответить честно. Как все эти события скажутся на акциях Северо-западной железной дороги?

Если бы не трагичность положения, в какое попала мисс Бертон, а именно так звали нашу новую знакомую, мы бы дружно расхохотались. Дело в том, что миссис Бертон давно овдовела и целиком и полностью зависела от роста акций Северо-западной железной дороги, именно их повышение, сколь бы ничтожным оно не было, составляло единственный источник ее доходов. Вся жизнь миссис Бертон зависела от колебания акций, все происходящие в мире события она рассматривала только в одном свете — как они отразятся на стоимости ее сокровища. Напрасно мы пытались втолковать престарелой миссис Бертон, что отныне она может считать себя самым богатым человеком на свете. Мы убеждали ее, что теперь все деньги мира, эти никчемные бумажки принадлежат ей, и что теперь она может делать с ними все что хочет. Однако разум бедной женщины еще не адаптировался к новым условиям. Выслушав нас, она навзрыд заплакала.

— Это все, что у меня было, — говорила она сквозь рыдания. — Теперь у меня ничего нет. Уж лучше бы я погибла вместе с ними…

В перерывах между причитаниями нам удалось узнать, что тщедушная чахлая травинка умудрилась пережить крепкий здоровый лес исключительно благодаря своей болезни. Она была инвалидом и к тому же астматиком. Кислород был прописан ей врачом и как раз перед самыми событиями ей привезли новый баллон. Когда вся планета задыхалась от яда, миссис Бертон просто чувствовала себя неважно и, как всегда, думая, что это приступ болезни, понемногу прикладывалась к баллону. Дама экономная, миссис Бертон дышала кислородом нечасто, вследствие чего ей удалось пережить эту страшную ночь. Заснула она под утро, а проснулась только сейчас от рокота нашего автомобиля. Поскольку мы не могли взять даму с собой, мы положили рядом с ней все необходимое и, пообещав, что заедем к ней максимум дня через два, отправились в дальнейший путь. Уходили мы под горький плач хозяйки, она никак не могла примириться с мыслью о том, что проклятый катаклизм лишил ее средств к существованию.

По мере приближения к Темзе заторы на улицах становились все плотнее, а препятствия все сложнее и многочисленнее. Достаточно сказать, что через лондонский мост мы перебрались с большими трудностями. Все подъезды к мосту со стороны Мидлсекса были запружены стоящим транспортом. Дальнейшее продвижение на автомобиле становилось невозможным. Недалеко от моста, у одной из пристаней мы увидели ярко горящий пароход. Воздух был наполнен тяжелым едким запахом гари, вокруг плавали хлопья сажи. Облака густого дыма поднимались и откуда-то со стороны Парламента, но что именно горит, мы определить не смогли.

— Не знаю как вам, — заметил лорд Джон, заглушив мотор, — но в деревне мне нравится больше, чем здесь. Там немного повеселее, — пояснил он. — Мертвый Лондон начинает действовать мне на нервы. Предлагаю немедленно повернуть обратно в Ротерфилд.

— Полностью согласен, — откликнулся профессор Саммерли. — Я вообще не понимаю, зачем мы сюда притащились. Что нам тут нужно?

— С другой стороны, — проговорил профессор Челленджер и голос его в тишине гремел сильнее обычного, — мне очень трудно признать, что из семи миллионов душ уцелели мы да эта увядшая сельская лилия. Уверен, что есть и другие, спасшиеся от катастрофы либо благодаря особенностям своего организма, либо благодаря своеобразному роду работы.

— Но даже если они есть, эти спасшиеся, то, как мы их найдем, Джордж? — спросила миссис Челленджер. — Но все равно я согласна с тобой, уезжать отсюда, не попытавшись сделать это, мы не имеем права.

Мы вылезли из машины, лорд Джон припарковал ее к тротуару, и мы пешком направились по Кинг Вильям-стрит. Ступали мы крайне осторожно и медленно, так как улица была полна мертвецов, машин и экипажей. Подойдя к раскрытой двери какой-то страховой компании, мы вошли внутрь. Мы специально выбрали этот дом, он стоял на углу и оттуда открывался хороший вид на все стороны. Поднявшись по лестницам, мы прошли в кабинет, где, как я предположил, заседал директорат компании. За стоящим в центре длинным столом сидело восемь джентльменов. Через настежь распахнутую стеклянную дверь мы вышли на балкон. Под нами находился Сити. Радиусы его улиц были сплошь устланы трупами. Мы смотрели на черные крыши неподвижно стоящих такси, которые, судя по направлению движения, в последние моменты устремились прочь из Лондона. Мы почти физически почувствовали агонию Сити, панику перепуганных людей, бросившихся из центра на окраины и в загородные районы, к своим семьям. То тут, то там среди скромных автомашин высились роскошные сверкающие лимузины преуспевающих дельцов и денежных магнатов. Сдавленные потоком застывших машин и экипажей, они стояли, словно памятники благополучию их владельцев. Один из таких символов суетного величия и богатства, эталон делового шика находился прямо под нами. Его толстый владелец почти наполовину высунулся из окна своего авто и, размахивая усыпанными бриллиантовыми перстнями и запонками рукой, пытался разогнать сдерживающие движение машины. Лицо толстяка было перекошено страхом и ненавистью.

Десятка полтора автобусов величественными островами стояли посреди улиц. Крыши их были заполнены мертвецами. Тела валялись кучей, переплетаясь между собой, словно игрушки в коробке. Посреди улицы, на широком цоколе уличного фонаря, прислонившись к столбу, стоял высокий дородный полицейский. На первый взгляд даже не верилось, что и он тоже мертв. У ног его грудой тряпья, заваленной газетами, лежал мальчишка-газетчик. Рядом с ним бегущая толпа затерла фургон с газетами, и мы отчетливо видели расклеенные на нем плакаты. Аршинные черные буквы на желтом фоне взывали к читателям: «Прерван центральный футбольный матч сезона!». Я подумал, что это, скорее всего, из давнишнего номера, другие заголовки были куда более грозными. «Неужели это конец? Великий ученый предупреждает!» И, наконец: «Профессор Челленджер оказался прав! Угрожающие слухи расползаются».

Челленджер показал жене на последний плакат, который трепетал над поверженной толпой как боевое знамя. Затем профессор откинулся назад и, выпятив грудь, начал поглаживать бороду, задумчиво поглядывая то на плакат, то на улицу. Мне казалось, что самолюбию Челленджера очень льстит, что Лондон вымер, поминая и его имя, и его жуткие пророчества. Чувства профессора были настолько очевидны, что Саммерли не удержался и съязвил: