Алексей Ерошин - Либеральный Апокалипсис (сборник)

– К чему? – поморщился капитан. – В кабинете штаны протирать?

– А-а-а, – с интересом отозвался лейтенант, приподнявшись на локте. – Вот оно как. Значит, не любите попусту протирать штаны? А что бы вы делали, не будь в будущем таких, как я?

– Что? – переспросил Строгачев. – Да уж делал бы что-нибудь, не беспокойся. Нашел бы, чем заняться. За грибами бы ходил. Цветы выращивал. Ел шашлыки. В море бы купался. Жил бы, в общем.

– И это жизнь? – спросил Стрельченко.

– Для меня – да.

– Тогда почему вы здесь, капитан? А не там, окучиваете свои цветочки? Молчите?

– А чего с тобой о жизни говорить? – огрызнулся капитан. – Все равно ведь не поймешь.

– Да я тоже не дурак вроде, – съязвил Стрельченко. – А говорить вы не хотите, потому что такой же беглец, как и я. Только боитесь в этом признаться. Вот выпрут вас на заслуженную пенсию, посидите вы в своих цветочках месяц-другой, поедите шашлык, накупаетесь. А потом, в одно прекрасное утро, возьмете да и застрелитесь.

– Из парализатора, – усмехнулся капитан.

– Да ладно. Это же я образно. Мало ли других способов…

– Например, на давно прошедшей войне.

Лейтенант вдруг заметил, что уже вполне отчетливо видит собеседника – дождь перестал, и над позициями занимался холодный туманный рассвет.

– Да, – ответил Стрельченко, – например. – Это лучше, чем сдохнуть от безделья в вашем либерастическом раю. Где все доступно, разрешено и давно решено за нас.

– Неужели так сложно найти себе область приложения усилий? В конце концов, есть искусство. Наука. Освоение Солнечной системы.

– Искусство зашло в тупик задолго до Новой республики. Оно давно уже превратилось в конъюнктурный придаток системы обслуживания. Фундаментальная наука? На кой черт мне причины возникновения Вселенной, когда я не понимаю смысла собственного существования? Прикладная же наука существует, чтобы совершенствовать условия жизни. А как можно совершенствовать совершенство? Что же касается экспансии… Скажите, капитан, каков смысл превращения других планет в еще одно тихое либеральное болото?

– А тебе ближе по духу тоталитарные режимы? Может, все-таки стоило тебя сдать в ОГПУ?

– Напрасно иронизируете. Между нами гораздо больше общего, чем вам кажется. Мы оба видим смысл своей жизни в борьбе за вечный мир и общечеловеческое счастье. Но достичь его не хотим, потому что потеряем свою цель. И мы оба возвращаемся назад, потому что в своем времени нам делать нечего.

Капитан почувствовал легкий толчок в лицо – сырой рассветный воздух дрогнул. А потом еще и еще. Лейтенант вскочил, нашаривая под нарами каску.

– Началось, – пояснил он и, высунувшись из щели, что было силы крикнул: – Все в укрытие!!!

Капитан выплеснул из каски воду, надел ее и принялся торопливо подтягивать ремешок под подбородком, ежась от стекающих за шиворот ледяных капель. Послышался пронзительный шуршащий свист, сопровождаемый легким треском, словно кто-то рвал на части марлевые бинты. Строгачев через проем увидел, как в полусотне метров сбоку встал черный сноп разрыва, и в следующее мгновение взрывная волна швырнула его на стену. С перекрытия на него повалились мокрые комья грязи. А еще через две секунды уже громыхало и рвалось вокруг, не переставая. В щель вместе с лейтенантом ввалились несколько заспанных бойцов, прячась от непрерывного сыплющего града земли, расщепленного дерева и камней.

Первое время капитан мало что видел, приткнувшись к нарам и прикрыв лицо руками. Люди вокруг старались вжаться в землю, которая при каждом разрыве вздрагивала, сбрасывая их с себя, точно перепуганная лошадь. Казалось, что артподготовка не кончится никогда, и капитан с удивлением заметил, что начинает к ней понемногу привыкать и воспринимать окружающее. Пожилой сержант пытался закурить. Соорудить самокрутку ему как-то удалось, но прикурить никак не получалось – очередная взрывная волна срывала пламя с каждой новой спички. Боец помладше, лежа ничком, вздрагивал от каждого разрыва, как от удара. Другой, прижавшись к стенке щели, при каждом звуке летящего снаряда крестился и повторял: «Господи, спаси и помилуй!» – а после взрыва добавлял к этому редкостное по крепости непечатное выражение.

– Остапчук, никак, в Бога уверовал? – крикнул ему лейтенант.

Голос его во внезапной тишине прозвучал неожиданно громко. Артподготовка закончилась. Капитан тяжело поднялся, сел на усыпанные грязью нары. Воздух удушливо вонял сгоревшим порохом. В голове звенело, точно кто-то над ней что было силы лупил в гигантский медный гонг.

– На позиции! – приказал лейтенант. – А ну! Шевелитесь, живо! По местам!

Он расталкивал своих бойцов и подгонял к выходу, пока все они не оказались снаружи, и вышел следом. Капитан чертыхнулся и последовал за ним.

– Держись ближе, – приказал он. – До переброски мало времени.

– До атаки еще меньше, – ответил Стрельченко. – А я должен командовать взводом.

Пригнувшись, он побежал по траншее, проверяя готовность бойцов. Капитан, волей-неволей, пошел следом. Местами приходилось ползти – траншея была разворочена снарядами и полузасыпана землей вперемешку с обломками горбыля и тальниковой плетенки.

– Не стрелять, не стрелять! – послышался впереди голос лейтенанта. – Ждать команды!

– Без команды не стрелять! – понеслось дальше по траншее. – Не стрелять без команды!

Капитан выглянул за бруствер и увидел метрах в девятистах ползущие коробочки танков, сопровождаемые черными точками пехоты.

– Что, – спросил Строгачев, – и убивать будешь?

– Это война, капитан, – ответил Стрельченко. – И здесь, как правило, убивают. Или вы, или вас.

– Это квалифицируется, как злостное нарушение ПВК! Преднамеренное вмешательство! И чревато изменением будущего!

– Любые перемены к лучшему, – сказал Стрельченко. – В этом вашем будущем. И потом, я не сторонник теории эффекта бабочки. До переброски, в лучшем случае, двадцать-тридцать минут. Если хотите до нее дожить, берите винтовку и стреляйте.

Лейтенант кивнул в сторону соседней ячейки, напротив которой в траншее лежал ничком убитый боец. На бруствере, нацелившись штыком в мутное рассветное небо, осталась полузасыпанная землей трехлинейка. Капитан чертыхнулся, оттащил убитого в сторону и занял его место.

– Винтовку очистите, – сказал Стрельченко, – не то заклинит.

Капитан отряхнул затвор, загнал патрон в патронник и приготовился.

– Я буду стрелять только в воздух, – предупредил он.

Лейтенант не успел ответить. Серые коробки танков, одна за другой, стали окутываться дымом, и послышался знакомый уже свист – немцы открыли огонь поддержки. Первые снаряды рвались то впереди, то позади траншеи, но с каждым выстрелом черные снопы разрывов вставали ближе и ближе. Противотанковая артиллерия не торопилась выдавать позиции – ждала, пока подойдут на дистанцию прямой наводки.